Завтрашний взрыв - стр. 12
Все одиннадцать мужиков остались в строю. Их руки, привычные к каждодневному тяжелому труду, неумело, но крепко сжимали белые березовые ослопы. И этих людей всевозможные чиновники, большие и малые начальники, попрятавшиеся сейчас от ордынского нашествия кто куда, презрительно именовали смердами и быдлом! Над ними в обычной жизни издевались все, кому не лень: и купец с толстым кошельком, и разбойник с кистенем, и опричник с острой сабелькой. Отец Серафим широким жестом благословил шеренгу ополченцев, поклонился им до земли. Затем, прошептав одними губами: «Господи, прости меня, грешного!», он решительно шагнул к стоящему правофланговым Сидору, взял из его рук дубину.
– А теперь смотрите, как нужно держать ослоп и как им по всаднику орудовать.
Бабы и детишки, сидевшие на травке перед скитом, в котором топилась печка и варилась каша в большом чугунке, едва сдерживая рыдания, взирали на то, как их отцы и мужья, только что чудом спасшие свои жизни, готовились назавтра вновь идти на смерть.
Серый рассвет занимался над верхушками деревьев, а лесные чащобы, кусты и трава все еще тонули в непроглядном мраке. Но отец Серафим, ходивший этим путем в близлежащий монастырь каждые два-три месяца, уверенно вел ополченцев напрямик к большой дороге, по которой должны были вскоре пройти ордынцы, гнавшие полон из разоренного села.
Отец Серафим обычно ходил намного медленнее, но сейчас он спешил, стремясь достичь удобного для засады участка дороги раньше ордынцев. Монаху приходилось нелегко: ныло плечо, еще в молодости пронзенное немецким кинжалом, болела нога, проткнутая ордынским копьем, болели ребра, сломанные опричниками во время допросов и потом плохо сросшиеся, когда он валялся в сыром застенке и умирал от голода и ран в позорной ссылке. Ему еще повезло: оставшиеся при дворе друзья и родственники, рискуя жизнью, напомнили государю о прежних ратных заслугах ссыльного и выхлопотали разрешение постричься в монахи перед смертью. Но отец Серафим выжил. Он уже несколько лет жил отшельником в лесном ските, куда его направил настоятель монастыря, боявшийся, что государь, как это было уже не раз, внезапно вспомнит о мнимом злодее и повелит казнить, невзирая на монашеский сан. Ведь даже низвергнутого митрополита Филиппа, единственного человека, возвысившего голос против ужасов опричнины, злодей Малюта задушил в монашеской келье.
Но сейчас отец Серафим думал не о своей несправедливо поломанной судьбе. Он уже даже заставил себя невероятным усилием воли не думать о том, что собирается преступить через монашеские заповеди и пролить чью-то кровь. Этот грех ему потом надо будет замаливать всю оставшуюся жизнь. Поэтому отец Серафим просто не имел права погибнуть в битве. И уж тем более он не имел права прятаться за спины вверившихся ему крестьян, из которых только один Сидор имел боевой опыт. Понятно, что в предстоящей схватке основную тяжесть им вдвоем придется брать на себя. Этого отец Серафим и боялся сейчас больше всего. Он боялся не смерти или боли. Монах, несколько лет не державший в руках оружия, волновался, сможет ли он, уже немолодой, израненный, истощенный постом, действовать в бою также умело и эффективно, как прежде. Эх, поесть бы ему мяса парочку недель, да поупражняться хотя бы на чучелах, как это делал весной, на поляне перед скитом, восстанавливая силы, вылеченный им поморский дружинник Михась. Отец Серафим стиснул зубы, распрямил плечи и скомандовал вполголоса идущим за ним ополченцам: