Завтра наступит вечность - стр. 17
Утешил я себя простым рассуждением о том, что после удара по голове еще и не то бывает. Иные от этого и коньки отбрасывают, а я жив… Э, а жив ли?.. Я попытался пошевелить кончиками пальцев и был награжден такой вспышкой головной боли, что, кажется, вновь отключился. На несколько секунд? минут? часов?
Какая разница! Вопрос промелькнул и сгинул. Он не был первоочередным и знал свое место.
Жив. Это главное. Мучаюсь – значит, жив.
Я не религиозен и версию о муках ада отринул сразу. Хотя, по логике, в аду должны были присутствовать не только физические муки, но и нравственные, – именно то, что я сейчас чувствовал. Ощущение несправедливости – вот что било больнее всего. За что меня ударили по затылку? Кто эти люди? Что плохого я им сделал? Почему с ними Эвелина? Почему подружка моей матери не сделала ни малейшей попытки вступиться за меня?
Вскоре я перестал задавать себе эти вопросы. И вы бы перестали, если бы каждый вопрос был подобен раскаленному гвоздю, свирепо вонзающемуся в затылок. Всякий человек по-своему немного мазохист, но лишь немногие не знают удержу в этом увлечении. Я не из них.
Где-то бубнили недовольными голосами – слова рассыпались в труху, и поначалу я не только ничего не понимал, но и не старался понять, хотелось только, чтобы перестали бубнить. Тишины мне и покоя! Казалось, голоса то удалялись почти за грань слышимости, то ужасно гремели над самым ухом.
Какое-то время я терпел. Потом стиснул зубы и, сам ужасаясь отчаянному своему поступку, медленно раскрыл глаза.
Как ни странно, стало легче. Окружающие меня предметы покружились немного и стали на свои места. Я обнаружил, что нахожусь в той же комнате, лежу в грязной своей спецовке на кожаном диване, в затылке у меня по-прежнему пульсирует, а запястья схвачены браслетами наручников. За столом сидела прежняя компания: Эвелина и трое мужчин. Плотного я рассмотрел еще в норе, и теперь воспользовался случаем запомнить двух других – долговязого лошадинолицего хмыря и щуплого коротышку. Голову лошадинолицего покрывали седые патлы. Коротышка, напротив, был лыс, если не считать прицепленной к макушке единственной куцей пряди, похожей на сухой хвостик арбуза.
Кто-то из них ударил меня, это я знал твердо. Но кто и почему – сказать не мог.
Все четверо курили. Дым вытягивало в отдушину под потолком – ту самую, через которую я сюда попал.
– Ожил, – констатировал долговязый хмырь.
– Да, – согласился плотный, покосившись на меня. – А какая разница?
– То есть ты за первый вариант? – спросил коротышка.
– Естественно.
– Я по-прежнему возражаю, – не согласилась Эвелина.