Завидное чувство Веры Стениной - стр. 49
Круг первый. Цвет красный. Лимб. Мама такого слова не слыхивала, но круг этот был ещё более-менее. Тогда дочка хотя бы через раз прислушивалась к маминым советам. Ноги брить нельзя, Веруня, ещё больше вырастет. Хвалиться тоже не нужно, а то сглазят. Ногти стричь – только по вторникам и пятницам, чтобы водились деньги. А если что-то потеряешь, закрой глаза и повтори трижды: «Обретаю. Обретаю. Обретаю». Однажды дочь сказала: «Ты, мама, просто кладезь народной мудрости» – и это звучало совсем не иронически, а так, будто Веруня восхищается маминым опытом, признаёт его. Ирония зазвучала потом, и красное кольцо больно сжалось, как будто его надели по ошибке не на тот палец. А снять – не могут.
Круг второй. Цвет фиолетовый, старушечий. Страсти по дочери. Нина Андреевна пришла к Веруне в университет, стояла у главного входа среди высоких и толстых колонн. Двери – неподъёмные, а у нее к тому времени начала болеть правая рука, указательный палец вообще отстегивался как неродной. Вдруг с той стороны кто-то дёрнул дверь, старшая Стенина почти что упала и услышала хохот – навстречу шли студенты, человек шесть, и с ними – Веруня. Мама была одета в этот день не лучшим образом – в старую кофту из ангоры. Эта фиолетовая кофта была Верина, продать некому, а выбросить жалко. Веруня обожгла маму взглядом, пробежала мимо. Вечером был скандал – зачем ты приходишь в институт, позоришь меня! Дочка сердилась, потом ей стало стыдно. Обнимала, гладила по больной руке – мама была так счастлива и стерпела боль. Тем же вечером Вера говорила с кем-то по телефону, голос её скворчал, как масло на сковородке – и старшая Стенина невозможно завидовала этому человеку.
Было в этом круге и кое-что похуже, когда у Веры оставались с ночёвкой какие-то парни. Спать было невозможно – мама слышала то, что ей вовсе не хотелось слышать. А хотелось, чтобы Веруня пришла к ней утром и сказала, просияв:
– Мама, я люблю его! Мы скоро поженимся!
Вот когда мать была бы на высоте! То злосчастное приданое, слежавшееся так, что места заломов не разглаживались даже через марлю… Мама вмиг достала бы его из стенного шкафа, выпустила бы на волю эту залежавшуюся мечту!.. Ночной гость тем временем пробирался к дверям на цыпочках, во рту у него было горько, как от антибиотика, – но по другой, менее уважительной причине.
– Михаил, да? – кричала ему вслед мама, но видела только затылок или в крайнем случае щёку с замятыми подушкой красными полосами – и снова вспоминалось злополучное приданое, никому не нужное, ветшающее бельё. – Михаил, вы хотя бы в армии служили?