Зауряд-полк. Лютая зима - стр. 54
– Господин полковник! Позвольте мне еще одно соображение в пользу баб, – перебил Полетику, сам того не заметив, Ливенцев. – Ведь эти бабы – кто же такие? Все – жены взятых на фронт наших солдат или вдовы уже убитых… Ведь идет война, колоссальнейшая из всех войн, известных истории. Не одно войско принимает в ней участие, а весь народ в целом! И бабы! Бабы тоже!.. Бабам надобно как-то жить, раз их мужья на фронте, или убиты, или в плену. У баб этих – дети. Бабы трудятся, пекут бублики или коржи, сидят с ними тут во всякую погоду, – зачем? Чтобы как-нибудь прокормить семьи тех самых, может быть, ратников, которых взяли отсюда и угнали в другие города! А мы почему-то их избиваем нагайками, топчем лошадьми их труд. А мы почему-то вывозим помои на свалки, а им не даем, – совсем как собаки на сене.
– Бабы вносят в казарму разврат! – крикнул, багровея, Генкель.
– Разве был хоть один случай такого разврата? – спросил Ливенцев.
– Сыпной тиф заносят в казарму бабы!
– Разве был хоть один случай сыпного тифа?
– Довольно о бабах! – крикнул Генкель.
– Когда командир дружины скажет, что довольно, тогда мы прекратим этот разговор, столь для вас неприятный почему-то! – вызывающе сказал Ливенцев.
– Бабы!.. Бабы таскаются еще сюда к нам за бельем! Прекратить это надо! – почти задыхаясь, выкрикнул Генкель.
Ливенцев мгновенно представил так насмешившие его однажды боевые суда на внутреннем рейде, все увешанные матросским бельем, и сказал быстро:
– Устройте прачечную для ратников, как вы устроили лавочку, – тогда ратники будут мыть свое белье сами, как матросы во флоте.
– В самом деле, где же им мыть рубахи, нашим ополченцам? – поглядел на Ливенцева Полетика, а Мазанка, как будто это соображение только теперь пришло ему в голову, певучим своим голосом проговорил негромко:
– А каких свиней могли бы мы выкормить своими помоями, если бы наняли где-нибудь домик с сараем, отрядили бы свинаря туда, сделали бы большие корыта…
Он даже и руки расставил как мог широко – для того, должно быть, чтобы показать, какой величины сделать корыта, когда Генкель обратился к Полетике, весь кипя и щелкнув крышкой золотых массивных часов:
– Может быть, уже займемся тактическими задачами, господин полковник? Уже половина десятого.
– Да, в самом деле, черт возьми, – что же мы все с бабами? Бабы, конечно… Насчет баб я назначу комиссию из трех офицеров, и пусть все выяснят. И какой там разврат и тиф… И тогда я сам буду говорить с комендантом. Потому что лавочка – лавочкой, а я вижу, что бабы тоже необходимы… А вот во флоте, мне говорили, будто перемена какая-то будет… Вот тут прапорщик мне напомнил насчет флота… Недовольны будто бы высшим командованием… э-э… да. Но это не наше дело, конечно… А насчет баб – комиссию… То есть это я насчет лавочки сказал, чтобы комиссию, ну и насчет баб в том числе, – одна комиссия будет назначена… Прапорщик! – кивнул он Ливенцеву. – Запишите же, чтобы я не забыл, а то адъютанта нет, а я, конечно, забуду, черт возьми.