Заполье - стр. 77
Но широк покров неизвестности, что и говорить, и не менее прикровенна связь эта меж Воротынцевым и Мизгирем, куда сложней старого, с банальным набором шуткованья всякого и подначек, приятельства – для лиц и глаз посторонних. Ощутима была зависимость их некая друг от друга – невольная, должно быть, не в их власти, – а потому и соперничество, если не противоборство, какое то и дело обнаруживало себя, вылезало за все рамки веселого препирательства. Его, Базанова, появленье еще больше, сдается, осложнило связь их, обострило, и причиной тому стала, похоже, именно эта скорая какая-то, нежданная, Мизгирем не предучтенная, видно, а Базанову льстившая симпатия к нему хозяина положения… Воротынцев явно делал ставку на него, с прицелом наперед – но какую, настораживало, с целью какой? И свои, казалось, виды имел на него и куратор – помимо газетных, непонятные тоже… или это, как девке на выданье, ему лишь кажется? Но слишком для него мутно все было в их делах, знает лишь, что поставкой электроники занимаются – купить втридешева, продать втридорога – спекуляцией, по сути, к ней и свелся весь нынешний бизнес пародийный, всего-то и разницы, что в масштабах: раньше у «Березок» шакалили, на торговых базах, теперь в «комках» и на стадионах бывших. А с политикой той же они вроде определились – на время хотя бы, все отчетливей сознавал он, рано или поздно – выставят счет, условия, и упованья все лишь на то, что они приемлемыми будут. Теперь надежда эта напрямую связывалась им с шефом новым; да и признать было пора, что Воротынцев чем-то все-таки ближе оказался ему, что ли, и даже интересней по трезвости взгляда, по точной, всегда обдуманной мысли, по чувству живому, наконец, чем затейливый во всех смыслах, резкий и непредсказуемый, опасно темный иногда поручитель, романтик самости и прагматик адвокатуры как таковой, на глазах, кажется, теряющей последние остатки совести – никогда-то ею, впрочем, не блиставшая. Но и в отношенья их вмешиваться, выгоды искать, эту симпатию используя, тем более подводить хоть как-то Мизгиря никакой охоты у него не было. Пусть разбираются сами; а он, под крышей соперничества этого и даже неких притязаний на него, будет делать единственное, что он умеет, – свою газету.
На удивленье скоро и, по видимости, без нервотрепок выбрался из двадцатитрехлетнего, как он подсчитал, ярма Ермолин-Яремник, хотя в ярости пребывал шеф бывший – «тяжелый, как сундук»… И объяснил с извинительной полуулыбкой своей, что Борис Евсеич, видите ли, и раньше никогда ни в чем ему не отказывал… ну, по той простой причине, что он и не просил у него ничего. Унаследовал он от общей их с Базановым школы разносторонний, выстроенный тщательно и разложенный по тематическим полочкам скептицизм, частенько навещавший его «остеокондрат» и целый свод афоризмов, почерпнутых у шефа – какой, кстати, и не подозревал, что говорит ими, как и дальний социально близкий его Журден – прозой. И споры, нет-нет да и возникавшие по всяким поводам, гасил порой одним из них, сакраментальным: «Не надо, знаете, утрировать, жизнь и без того сложна…»