Заполье - стр. 46
И совсем притихла она, когда подошло, оказывается, время решать – отменить ли, оставить ли то, что завязалось в ней и меж ними.
О возможности такого, пусть и намеком, заикнулась она сама. Он-то разговора этого не желал с самого начала и никак уж не предполагал, что его хочет она. Все теперь казалось если и не решенным еще у них до конца, то решаемым, надо было лишь довериться этим переменам и ждать, надеяться, помалу выправлять скособоченное. Да, избегал в первые времена в разговоры о ребенке вдаваться, как бы даже и спугнуть это боялся, сглазить, еще все непрочно было, только обещало; а она маялась – но, выходило, совсем другим:
– Мне кажется, ты его не хочешь…
– Позволь, кого?
– Маленького… Я же вижу.
– Видишь?! – Он не сразу даже и в толк взял, о чем это она, зачем говорит ему такое. Она врала не задумываясь, ведь видела-то совсем другое, и это уж не проверкой на отцовские всякие чувства было, нет – провокацией, не меньше, по довольно-то категоричной придирке этой судя. И все сомнения прошлые разом вернулись к нему. – Слушай, зачем ты врешь? Ты же знаешь, что это не так. Ведь совсем же не так!..
– Ну, я думала…
Она, видно, не ждала такого отпора, хотела врасплох застать, рассчитывая, скорее всего, на его оправданья какие-то, уверенья в обратном – или даже на согласие; и замолчала, больше сказать ей было нечего.
– Ничего ты не думала… иначе б не врала мне – обо мне же самом. Зачем, я не пойму? – Не так, может, часто оскорбляется по-настоящему человек, всегда хоть долей какой, а верны бывают обвиненья или подозрения ближних на его, грешного, счет; но тут-то чист он был, разозлился. – Унизить хочешь? Или я что, от своей ответственности бегу… или ты всю ее на меня переложить хочешь? Этого, да? Изволь, беру: никаких даже мыслей чтоб!.. Наш он, ему жить. И нам тоже. А без него что нам останется – и вместе, и по-отдельности? Даже так: зачем нам от… – он споткнулся, – от помощи его отказываться?
Логикой жалкой, патетикой пытался одолеть изначально нелогичное, убедить ее в том, чего уж не было, не осталось меж ними, она-то это знала куда раньше его… по себе судила и знала, и не потому вовсе, что чувствительней была, нет, а – равнодушней к нему, к тому, что он считал еще за «наше».
Она молчала, хотя могла бы, кажется, отговориться, что лишь посоветоваться хотела, мол, не больше того; и он, поостыв малость, отнес тогда все это на болезненность состояния ее, на смятенье вполне понятное и неуверенность в себе и во всем, в нем как муже и отце тоже, – и если бы так оно было… Ради самодостаточности своей она могла на многое пойти, но это он понял куда позже, когда все вообще стало поздно, – все, кроме дочки Тани.