Заполье - стр. 42
– Это тебе хорошо – гуляешь там, витаешь… А у меня экзамен через пять… нет, четыре уже дня – а как я сдам?
– Сдашь, не первый раз замужем… – Присловье это, заметил он, ей льстило, поскольку все же – первый, когда подружки ее по второму-третьему уже замужеству успели разменять. – Тебя в эту аспирантуру никто не гнал, за тебя не решал – нет же? Нет. Ну, и сдашь, ты ж у меня полиглот, китайцев вон на уши ставишь…
Она, кажется, и на шутку его обиделась тоже, совсем уж незатейливую и пустую (что-то там такое, похвасталась, свое добавила к переводу на английский слов ректора, отчего китайская в институте делегация очень оживилась и долго и одобрительно щерилась и кивала), но смолчала, пошла на кухню. Алексея она уважала и как-то по-девчоночьи даже побаивалась: что другое, а уваженье к себе тот мог внушить кому угодно.
Но по-настоящему, если уж поминать это, обидел ее Иван год с лишним назад, и она, он видел, не забывала это и вряд ли когда теперь забудет. Был самый пик второго их семейного кризиса, тоже пустячного какого-то по своим причинам, капризам ее и претензиям почти детским: у нас презентация фонда в институте, такой раут представительский, бал, все с мужьями, а ты в командировку опять?! Ну так я тогда – к маме!.. Или что-то в этом роде, причины недолго искались. Мамина жилплощадь была, как это водится, и осталась чем-то наподобие плацдарма, на который тактически ретироваться и с какого наступать лучше и удобней всего, и мама этот глупый и немилосердный, давненько уже в молодых семьях практикуемый шантаж хоть никак не поощряла, конечно, но и не запрещала, не могла запретить, привыкши к подчинению в обхожденьях дочкиных с нею же самой… нет, не церемонилась дочка.
И как-то раз все в точке в одной сошлось, стянулось. Припозднился, добрался до дому уже затемно, и его еще нет-нет да и трясло: статью о шерамыжниках административных, тайных порученцах вице-губернатора, завернули из типографии уже, да каким манером: по прямому звонку шефу от этого самого вице… ни хрена себе, орган оппозиции называется! Вгорячах заявленье об уходе хотел шлепнуть на стол, ждал, куда-то отъехал Неяскин, не дождался – ну а податься куда? В серпентарии соседние газетные, где еще муторней и гаже? И сколько еще раз «поместит в корзину» или подставит его Неяскин? Сидел, ждал и надумал все-таки, собкору «Совраски» цент ральной дозвонился, уже дома того нашел, в пижаме, – возьмешь статью, занесу? Взял, ничего пока, правда, не обещая.
Дверь, домой придя, он своим ключом открыл; а она из кухни как раз, с чашкой чайной и с каким-то вздором, что-то о том, как злостно он честью пренебрегает ее, материал их от кафедры инъяза до сих пор не напечатан, а юбилей у завкафедрой на носу уже… Он ответил, кажется, что и его материалы рубят – но не успел или в раздражении, может, не захотел договорить, что юбилейщина эта набрана уже и через номер-другой выйдет, поломался как сдобный ответсек, но утвердил… Не успел, чашка – невиданное дело – полетела в него, брызгаясь, брякнула в стену, посыпалась… Ничего не говоря, не найдя от неожиданности чего-нито лучшего, умного, он прошел на кухню, сдернул с гвоздиков проволочную сушилку с тарелками, обронил на пол, загрохотало. Столик их на железных ножках тоже набок, на пол – с чайником заварным, конфетницей и блюдцами, все со всем… Вернулся мимо нее, оцепенелой, в прихожую, скинул туфли, тапочки свои нашарил под вешалкой: «Если еще раз хоть… хоть раз один лапку подымешь – будешь свадебный сервиз свой с пола… Или сейчас? Правильно мне дядя сказал: не бери лошадь у цыгана, а дочь у вдовы… Ты к маме? Вещи помочь собрать?..» И не стал ждать ответа, в комнатку ушел, служившую им кабинетом, дверь за собою прихлопнул – поплотней.