Заплати другому - стр. 37
Я пошел к ней домой. Чего-чего, а такого я не ожидал. К ней домой. Вообще-то, всего этого, но в данном случае – к ней домой. И это заставило меня пересмотреть собственные ожидания и признать, что, по-видимому, я немного и впрямь был повинен в том, что взирал на нее свысока. Хотя, Богу ведомо, я этого никак не желал.
Дом был скромен, но безупречно чист изнутри и снаружи, обустроен и обихожен. Ни единый росток не пробивался сквозь гальку подъездной дорожки. Ни единого подтека на белых оконных рамах. Не считая покореженного грузовика, торчавшего перед входом, все остальное в ее домашней ипостаси вызывало в памяти выражение, которое моя мать использовала применительно к себе: домом гордая.
Никак не ожидал, что она напомнит мне о матери.
Вообще я прилично нервничал. Ее дом напоминал мне о гордыне, парившей за вспышками гнева. От этого возникало ощущение, будто меня одолели, ошеломили, словно бы я все силы растерял, ступив на газон у ее порога.
Она встретила меня в дверях, мучительно красивая. Надела такое пышное ситцевое цветастое платье, словно на полном серьезе принимала гостей к ужину. Я вошел в гостиную, держа в руке цветы, которые все никак не решался вручить. Озноб сковал. Все части тела. Жутко много времени прошло, прежде чем кто-то из нас осмелился о чем-нибудь заговорить.
А потом, слава богу, появился Тревор.
Как только Арлин убрала со стола тарелки, Тревор сбегал в свою комнату и принес калькулятор. Он отказывался объяснять задуманное им в течение всего ужина, потому что, по его словам, очень трудно что-то показать без калькулятора.
– Все это началось с того, чему меня папка научил.
При этих словах Арлин навострила уши и пододвинула кресло, словно собиралась смотреть на калькулятор через плечо сына.
– Помнишь ту загадку, которую он показывал? Помнишь, мам?
– Ну, я не знаю, милый. Он знал кучу загадок.
Тепло исходило от приятно наполненного желудка Рубена. Он смотрел через стол на них и ощущал поразительную расслабленность. Принесенные цветы стояли в вазе на столе. Не розы: это было бы слишком личным, было бы чересчур. Букет, составленный из высушенных цветов, таких солнечных, вроде ромашек, он вручил с извинением за то, что первое впечатление, произведенное им, было безрадостным. То, чему предназначалась роль дружеского жеста, смутило ее и у обоих вызвало ощущение неловкости. Вручив цветы, он совершил ошибку, которую, если бы смог, забрал бы обратно, а каждый взгляд на букет в фарфоровой вазе напоминал ему: нет, не смог бы.
– Помнишь ту, про работу на тридцать дней?