Записки лжесвидетеля - стр. 143
Как-то раз я попытался упростить ежемесячную процедуру распределения нашего добровольного тягла между нуждающимися. Чего, казалось бы, проще: учесть возможности и склонности индивидуалистов вроде Попадюка, Эббева или «последнего власовца» Кости Захаревича, остальных попросить снести весь оброк мне, а потом централизованно распределить? Наверно, бес меня попутал, потому что идея эта по своей сути, конечно же, вполне социалистическая. Вообще-то в христианском социализме ничего дурного нет – где-нибудь в Германии он очень даже хорош. Но в советской политической зоне любая уступка социалистическому духу была, должно быть, метафизически порочна. Ибо на поверку централизация оказалась и сложнее, и опасней системы многоступенчатых переговоров, когда каждому из двух десятков постоянных и нескольких неформальных членов нашего «общака» поручаешь кому, чего и сколько передать, а потом незаметно контролируешь исполнение (не потому, что кто-то может пожадничать и сплутовать, а оттого что всякий может что-то напутать). Ведь заметив скопление подозрительно многой снеди в одних руках, менты запросто могли все это добро конфисковать. Да к тому же устроить разбор: кто это занимается таким, по их мнению, подсудным делом? Догадываться-то они догадывались и прежде: то, что знает ползоны, знают и остальные. Но ларек, пища – дело святое. Дать на этот счет официальные показания, которые можно открыто использовать для внутрилагерного следствия и приговора, без какого-то особого повода, по собственному почину не решились бы даже отпетые стукачи. Другой сказ, когда всё на виду и ты сам себя провалил. Тут появились бы и собственноручные показания довольно многих – не одного Ивана Божко. Но горе тому, чрез кого искусится единый от малых сих… Не так страшно самому попасть в «крытую», как знать, что из-за твоей дурости не выдержал давления, не устоял один из тех, кто до сих пор держался и не переступал грани…
Уберег меня Бог от этого греха. Один раз попробовал, чудом извернулся под носом у ментов и вернулся к прежней системе. Однако за что же на меня взъелся Степан?
Конечно, было одно, что прямо и в упор высказать вроде и не получалось, но уж очень хотелось, а потому иногда все же прорывалось наружу. Этого не могли мне простить украинцы, а с их подачи – несколько находившихся под их влиянием русских и тех националов, что попали на нашу зону позже остальных, не знали ее истории и не успели разобраться в особенностях. Дело в том, что я – русский. То есть русский не просто по документам и даже не совсем по внешности (помните известный анекдот: «Бьют не по паспорту, бьют по морде…»?), а по культуре, по мироощущению. Русский, осознающий свою русскость. Вообще-то мне случалось быть и евреем, и армянином, и грузином, и даже по каждому из этих интересных поводов получать угрозы, порой – в письменной форме. Но над этими генеалогическими хохмами мне всегда доставляло удовольствие посмеяться. А вот от обвинения в русскости как-то несмешно: я ведь и впрямь – русский!