Записки из обсерватора - стр. 31
– Что ж ты, доченька, не встаешь? – Голос спокойный, ласковый, похожий на голос сына. – Поднимайся, покушай-ка, миленькая. Через часик и Мартин придет, разговор у него к тебе есть.
Есеня лежала закутавшись, спрятав голову в одеяло, умоляла Бога, чтоб женщина поставила чашки и вышла. Но та уговорам через посредника не поддавалась. Похлопала узницу по спине, потянула пододеяльник… и ахнула:
– Ну, девка, что же ты над собой навытворяла? Облысела, позеленела! Чем я теперь кормить тебя буду?
«Теотимянка» приподнялась, закрывая до подбородка узкие плечи с черными рельефными полосами, не выдержала, рассмеялась:
– Только-то и всего? Разве вы меня не боитесь?
– Как не бояться, боюсь. Все мы тебя боимся, потому ты здесь и сидишь.
И Елена, как это ни странно, примостилась с краю постели (кто бы мог на такое решиться?), зашептала, отчаянно глядя в фиолетовые глаза:
– Ну зачем гусей-то дразнить? Зачем злобу людскую против себя нагонять? Сердцем чувствую – ты человек добрый, безответный. Вот и будь чуток похитрее, с хорошей стороны себя покажи, с человеческой. Да и что теперь кушать-то будешь? С нашей еды отравишься. Девушка напряглась: – Почему вы так полагаете, миссис Кобчер?
– Я у тех иродов с детства прислугой работала, не знаю, как жива осталась, как рассудок сохранила. И то сказать, девчонка была, глупая. Дети, они проще к страхам приспосабливаются, легче выживают.
– Миссис Кобчер, вы… – Еся сжалась, голос сорвался: – Вы… готовили для инопланетян?
– Нет, деточка, в свою кухню чужаки людей не пускали. Меня потом уже наши заставили малым детишкам, помесям с бедными женщинами, кашку варить. Свои-то, полноценные дети у них вместе со взрослыми погибли, 15 июля, в День Освобождения.
– Я помню. То есть… Учили…
– И то, вам, юным, – история, а нам, старым, – пережито́е. Таитян было мало, они человечество взяли измором после атомной мировой. Я сама, слава Богу, не видела, а прабабка Софья рассказывала бабушке, она матери, как люди из городов бежали в великой панике, в лесах укрывались, лежали, горько плакали, обожженные, по родным-дорогим, по прошлому, которого не вернешь. Как листва с травой пожелтели и черным пятном пошли и жарко стало и голодно. А потом над деревьями низко полетели тарелки и жутко пронзительно верещали. И все, кто мог шевелиться, бросились врассыпную. А они нас резали, доченька, невидимыми лучами, и детей, и молоденьких мамочек с младенцами на руках, а всех, кто чудом остался, загнали в концлагеря.
Это было началом. Зеленые понастроили по Планете тысячи лабораторий, запустили смертельные вирусы, чтобы мы в конвульсиях падали, а они без скафандров разгуливали. Так, дочка, и получалось. Земляне копали ямы и засыпали трупы. А ироды устанавливали атомные маяки, закрепляли смертельный фон – изводили зелень Земли. Как мы выжили? Почему? Не иначе, Господнею милостью. Искупили грехи свои муками, покаянием и осознанием, отречением от насилия, вот Планета за нас и вступилась. И стали у слабых родителей рождаться сильные дети, которых не брала инфекция, что читали мысли захватчиков и, самое главное, детонька, захватчиков не боялись.