Записки безумной оптимистки. Три года спустя - стр. 31

– Слышь, Грушка, – сказала она, – пошли к моему папе, он что-нибудь придумает.

Отец Маши, Вильям Ефимович Гиллер, блестящий хирург, работал главным врачом поликлиники Литфонда СССР. Он сам был членом Союза писателей, публиковал книги, очень интересные, о войне. Я в детстве читала их с огромным удовольствием. Мы заявились к Вильяму Ефимовичу в кабинет, и Машка велела:

– Папа, немедленно найди у нее какую-нибудь страшную болезнь, освобождающую от физры!

Вильям Ефимович, суеверный, как все врачи, замахал руками:

– Что ты, Машенька! Разве можно…

Машка топнула ногой:

– Папа, сделай что-нибудь! Ее отчислят!

Вильям Ефимович обожал дочь, а меня считал кем-то вроде племянницы, поэтому он нашел блестящий выход из положения. Дал мне справку о… беременности.

– Понимаешь, детка, – смущенно сказал Вильям Ефимович, вручая мне бумажку, – нехорошо как-то врать про тяжелые заболевания, еще накаркаем. А беременность говорит об исключительном здоровье женского организма.

Я побоялась сама нести справку физкультурнику, отправила к нему свою одногруппницу Сусанну Конторер. Все закончилось благополучно, сессия была сдана, меня перевели на второй курс. Но физкультурой предстояло заниматься еще три года!

На втором курсе Вильям Ефимович опять выдал мне справку о предполагаемом рождении ребенка, и та же Сусанна отвезла ее на Ленинские горы.

На третьем году обучения я, на самом деле беременная Аркашкой, с большим животом, столкнулась неожиданно в коридоре журфака с заведующим кафедрой физкультуры. Тот оглядел меня, тяжело вздохнул и с чувством спросил:

– Васильева, вы вообще с какой целью поступали в Московский университет? Вам не кажется, что трое детей к третьему курсу как-то многовато?

Физкультура была единственным предметом, который я полностью прогуляла, все остальные посещала честно, многие любила. Зарубежную и русскую литературу, русский язык, редактирование, историю, психологию… Особняком стоял иностранный язык, меня включили в группу, изучавшую немецкий, и преподавательница сразу поняла, что Васильевой делать на занятиях нечего. Раиса Васильевна пошушукалась в деканате, и мне разрешили посещать занятия по французскому. На пятом курсе Раиса Васильевна велела мне поехать вместе с ней в какое-то учреждение и сдать там экзамены на знание иностранных языков.

Я отбивалась как могла.

– Зачем?

– Тебе дадут специальную бумагу, разрешающую преподавать немецкий и французский, – объяснила профессор.

– Не надо, – фыркнула я, – не собираюсь работать в школе.

Но Раиса Васильевна стояла на своем.

– Детка, репетиторство – это кусок хлеба с маслом, часто еще и с сыром. Никогда не знаешь, как жизнь повернется. Вдруг придется втолковывать детям про «haben» и «sein»? С такой бумагой на руках ты полноправный преподаватель.