Записка самоубийцы - стр. 19

– Тебе кого, мил человек?

Седой парень обернулся, узнал мужчину и широко улыбнулся:

– Доброго утречка в хату, дяденька! Как вы сами себя имеете?

Путевой обходчик Иван Мироныч Машкин, сдвинув фуражку на лоб, почесал затылок.

– Приехал, значит.

– Жестокая судьба согнала с насиженных мест. Таки кроме вас в столице у меня никого надежного.

– Не ко времени ты.

– А я всегда не вовремя, – радостно подтвердил парень, – но вы же меня не прогоните?

– Почему, допустим?

– Полезный я, дяденька. И знаю про вас ой как много, зачем вам этих неприятностей? Я и сейчас до вас не с пустыми руками, вот, – он похлопал чемодан по кожаному боку.

– Это что у тебя?

– Пропитание, – пояснил парень. – Я на шее сидеть не привык.

– Ну-ну…

– Вот на первое время аренда за крышу, – и он протянул обходчику холщовый мешочек, связанный бечевкой. – Рыжье и касса.

– Что ж ты светишь?! – возмутился Мироныч, пряча мешок в карман и озираясь. – Тут тебе не хутор!

Гость огляделся: никого, пустые пути в одну сторону, в другую, только шумят деревья и галдят птицы.

– Ни души ж кругом.

– Это кажется так. Тут отовсюду уши торчат, из-под каждого куста. Ладно, пошли в хату, тебя переодеть надо первым делом. И побрить, нечего тебе своей шевелюрой светить. Вот эту дрянь под носом долой.

– Э-эх, не отрастить мне такие, как у вас. И что на столице за моды? На мне фасон как фасон, а чуть кто меня видит – тотчас заводят за переодеть. Невоспитанность.

– Так, и это вот изо рта выплюнь, – приказал Машкин, – говори по-людски. Или разучился?

– По нашей губернии сойдет, но извольте, – гость демонстративно харкнул. – А теперь пойдемте, а то я спать хочу.

– Пожарский, я буду тебе чрезвычайно признательна, если твои безрукие шабашники перестанут играть в футбол ящиками с хрупким.

Колька чуть не сплюнул в помещении. Ничего себе! Мало того, что сорвали с нужного дела и бросили на разгрузку, еще и ехидничают! Заведующая столовой, Царица Тамара, нынче не в духе. Или, может, приболела. Она и так прозрачная и синюшная, а тут вообще как будто два профиля при ни одном фасе, даже не верится, что это хозяйка образцово-показательного предприятия питания.

Был бы это кто другой, надо было бы немедленно огрызнуться, да Тамаре простительно. Непросто ей. Анька, ныне Мохова, родила и съехала к мужу, сначала в другой район, теперь аж в Киев, и уж год как не навещает.

Тенгизовна снова одна, а ей это нож острый. Надо ей о ком-то заботиться. Она и на работе дневала и ночевала, в лепешку разбивалась для чужих «деток» – многие из которых были уже с усами, и табаком от них несло, похлеще чем от взрослых. Тяжело она переживает одиночество и ненужность. Сотни дел себе находила, десятки головных болей наживала на ровном месте, лишь бы наполнить жизнь свою смыслом.