Запах снега - стр. 10
– Не грусти, Циглер! Скажи-ка мне лучше, как это мы с тобой оказались так далеко от дома?
Они были в довольно богатом месте, которое при этом считалось китайским заведением. Кроме них здесь обнаруживалось только одно европейское лицо, весьма обескураженное и растерянное. Циглер намеренно выбрал именно такое место – пускай «легенда» и позволяла им, в общем-то, быть собой, всё же слишком рисковать не стоило. Райнхард отпил весьма дурного пива и ответил:
– Ну, лично я сдуру записался добровольцем осенью 14-го – кажется, именно тогда всё и полетело к чертям.
– Не знал, что ты был добровольцем… А вот меня призвали. Меня и так должны были призывать, но тут получилось, что не на подметание плаца, а на войну… Это что же получается, что у меня и выбора вовсе не было?
– Да, не было. Вот так нас сюда и занесло, дружище – не в той стране и не в ту эпоху мы решили родиться. Для того и делаем то, что делаем – чтобы те, кто будет после нас, родились в правильной стране и в правильную эпоху. Просит!
– Ага, Циглер, просит!
Райнхард сделал несколько больших глотков, потом убрал бокал от лица и увидел хитроватый прищур друга:
– А я ведь помню, как ты разглагольствовал о том, что важно только то, что делаешь для других. Это вообще не к месту было в окопе.
– А мне кажется, что там этому было самое место.
– Хорошо ты устроился, Циглер – тепло и сухо. Тогда воевал за кайзера и оправдывал себя заботой о других, теперь за Коминтерн, а оправдание то же самое!
Леманну хватило ума говорить негромко, но Райнхард всё равно оглянулся вокруг в поисках навострённых ушей. Ничего похожего рядом не было.
– Не шуми, Йогги – наше дело шума не любит. Оправдание, может, у меня прежнее, да вот только сам я сильно изменился. И если уж на то пошло, то твоё оправдание в чём?
– А причём здесь я? Меня призвали. Призвали в 14-ом, призвал ты в 28-ом.
– Так кто здесь хорошо устроился, Йогги? Хочешь сказать, что если бы тебя призвал Гитлер, ты бы и за ним пошёл? А своей головы у тебя нет?
– Почему нет? Есть. Моя голова подумала и решила, что лучше быть живым. Этим я и занимаюсь. В этом моё оправдание. Гитлер тащит страну к новой войне, которую мы опять проиграем. Мне уже повезло один раз вернуться с войны, но испытывать свою удачу снова я не хочу.
Циглер улыбнулся – Леманн немного врал сам себе, и Райнхард это прекрасно понимал:
– Справедливо, дружище! Мне вот только вспоминается момент один: помнишь, я в проволоке запутался в марте 16-го? Меня ранило в ногу, я повалился на заграждение, а заграждение повалилось на меня. Рота ушла вперёд, потом откатилась, а меня забыли. Я, кстати, кричал. Всё горло себе изорвал – больно было неимоверно… и умирать ещё очень не хотелось. Только к ночи я затих – сил больше не было. Помню, что когда пришёл в себя, то увидел небритую грязную рожу, которая мне кривозубо улыбнулась, сказала: «держись, дружище» – и взвалила на свою спину. Вы двое ведь рисковали с Вольфи. В темноте прошли от нашего окопа… сколько? Двести пятьдесят, триста метров? Гауптман потом чуть голыми руками вас обоих не придушил. Кстати, прав был бы полностью, если бы придушил – сам знаешь. Скажи-ка мне, Йогги, тогда твоя голова тоже думала только о том, чтобы быть живой?