Западня, или Как убить Ахилла - стр. 16

У меня брямкнул телефон, пришла смска от Бори: «Жека, приходи скорее, Данила уже здесь». С Борей мы встречались довольно часто, но раз в месяц к нам присоединялся Данила-мастер. Мастер – это кличка, у нас у каждого была кличка, просто так, для смеха, я был профессор, Боря был либо Бендер, либо управдом, взаимозаменяемые варианты, а Данила был мастером, по ассоциации со сказкой, и он был действительно был мастер на все руки. Я встретил Данилу приблизительно тогда же, когда мы подружились с Борей, то есть, когда я переехал от Кати и стал жить один. Тот период ознаменовался очень интересным и новым ощущением, все мои чувства оголились, как провода, и любое прикосновение вызывало ответную реакцию. Неожиданный стресс и одиночество, неопределенность того, что будет завтра, нехватка денег, жизнь в крошечной каморке, где слышно все, что происходит в доме, а душ принимаешь, сидя в ванной и поливая себя из шланга, сняли с меня наросшие за годы жизни слои чувственного ороговения. Я проходил процесс омолаживания, когда слои прошлого опыта сползают, как змеиная кожа: жизнь в академической московской квартире в итоге сменилась на жизнь в каморке. С уходом Кати с меня смыло все окружение, все случайные, ничего не значащие люди в моей жизни исчезли, именно потому, что они ничего не значили в моей жизни, а важных и дорогих людей рядом не оказалось, и я остался один. С родителями, которые были далеко, я не хотел делиться своими проблемами, сделать они ничего не могли, а волновать их не стоило, Боря оказался единственным человеком, который занял определенное пространство в моей жизни. В остальном, мое настоящее, моя реальность сжалась и готова была раствориться в окружающем мире, к счастью, Древняя Греция расширилась и словно газовое облако расползлась по городу, зависла над озером, и проникла в мою каморку, смешиваясь со звуками скрипучей лестницы под чьими-то ногами в моем доме. И хотя я не люблю спартанцев, я вел спартанский образ жизни, спал мало, много писал и учился, бегал по утрам, ел сдержанно, а по вечерам выходил в город на прогулку. Бег и прогулка были обязательны, независимо от погоды. Единственное нормальное общение – это были встречи с Борей, который всячески пытался разрушить мой спартанский образ жизни, затащив меня в какой-нибудь бар, в надежде, что я зацеплюсь за какую-нибудь студентку, потому что по его теории, случайная половая связь – это лучшее лекарство от всего в жизни. Сам он лечился таким образом постоянно.

Я брел по вечерней набережной озера, фонари вдоль озера освещали мелкий дождь, пустота над озером распространялась на берег, людей не было, вся набережная была в моем распоряжении. Я думал о том, что сейчас в моей жизни все временно, нет ничего постоянного: место работы, место проживания и страна проживания, и это ощущение временности и неопределенности, смешанное с чувством незащищенности, распространялось и на реальность, распространялось на озеро, на горы, на улицы города, на набережную под дождливыми фонарями. И эта реальность со смесью временности дробила жизнь на минуты, часы, дни, она выделяла их из общего безымянного временного потока, радовала вкусом неповторимости и очень простого счастья прямо сейчас, ощущением самого себя в пространстве и времени. Эта временность позволяла наслаждаться настоящим безо всяких опасений и страхов за него, за него не надо волноваться или переживать, оно все равно пройдет, по отношению к нему нет никаких обязанностей, и в этом нет ничего плохого, просто так распорядилась жизнь. Все свелось к тому, что если у тебя ничего нет, и все временно, то ты сам есть самая постоянная реальность, и что барьеры между тобой и всем миром рушатся, и весь мир почти умещается на твоей груди, – так, наверное, чувствовал Одиссей, возвращаясь домой после войны. Я углубился в небольшой городской парк вдоль озера, я заметил фигуру человека у самого берега, который забрасывал спиннинг. Я всегда знал, что рыбаки чудаковатые люди. Когда я поравнялся с человеком со спиннингом, он решительно направился ко мне, оставив удило лежать на берегу. В парке фонари светили тусклее, они стояли вдоль дорожки, по которой я шел, и совсем немного света перепадало к берегу озера. Фигура человека стала более четко вырисовываться по мере его приближения. Он был одет в легкую короткую куртку, бейсбольную кепку и джинсы, двигался он быстро, почти порывисто, я остановился, чтобы он мог подойти ко мне без спешки, не волнуясь, что я его не заметил или пытаюсь уйти от него. Он вскочил в конус света от фонаря, и без улыбки, без заискивающего или чуть стыдящегося вида, какой люди часто принимают, когда просят что-то, с очень серьезным видом, как будто это вопрос жизни или смерти, громко произнес: «Эта, сорри, лайтер, до ю хэв лайтер?» Я посмотрел на человека в бейсбольной кепке: он был старше меня лет на десять, небольшого роста, подтянутый, скуластое лицо, маленькие, широко поставленные глаза, кожа на лице неровная, небольшой прибитый нос и сильная челюсть. – Я не курю, – ответил я по-русски. – О, земляк! – удивлено обрадовался человек в бейсболке. – А я вот спички в машине забыл, идти к машине неохота. Ну, да ладно. Курить охота. А ты че, вот так, один бредешь?