Закон и женщина - стр. 17

Невыразимое горе было в его лице, невыразимое горе было в его голосе. Примите это в соображение и вспомните, что я любила его.

– Простить легко, Юстас, – отвечала я грустно. – Ради тебя я постараюсь и забыть.

С этими словами я ласково подняла его. Он молча целовал мои руки. Чувство взаимного стеснения, когда мы медленно пошли дальше, было так нестерпимо, что я начала искать предмет для разговора, как будто была в обществе чужого человека. Из сострадания к нему я попросила его рассказать мне о яхте.

На эту жалкую тему он говорил, говорил, как будто жизнь его зависела от того, чтобы он не умолк ни на минуту во всю остальную часть обратного пути. Как тяжело мне было слушать его! Знаю, какое усилие делал он над собой, он, от природы задумчивый и молчаливый; я понимала, как велико было его страдание. Мне стоило большого труда сохранить самообладание, пока мы не пришли домой. Но дома я вынуждена была пожаловаться на усталость и попросить его дать мне отдохнуть в уединении моей комнаты.

– Так мы отправимся в море завтра? – крикнул он мне, когда я поднималась по лестнице.

Отправиться с ним на следующий день в Средиземное море, провести несколько недель вдвоем в тесных пределах яхты и с его тайной, которая с каждым днем будет все больше и больше удалять нас друг от друга? Я содрогнулась при одной мысли об этом.

– Боюсь, что я не успею собраться до завтра, – возразила я. – Не можешь ли ты дать мне еще немного времени?

– Сколько тебе угодно, – отвечал он не совсем довольным тоном, как мне показалось. – Между тем, пока ты будешь отдыхать, я схожу опять на яхту, там еще есть кое-какое дело. Не могу ли я сделать что-нибудь для тебя, пока не уйду, Валерия?

– Нет, Юстас, благодарю тебя.

Он ушел тотчас же. Боялся ли он остаться наедине с самим собой? Казалось ли ему даже общество капитана яхты и буфетчика лучше одиночества?

Бесполезные вопросы. Что знала я о нем и о его мыслях?

Я заперлась в своей комнате.

Я села и попробовала собраться с мыслями. Теперь или никогда должна я была решить, как повелевал мне поступить мой долг относительно мужа и относительно самой себя.

Тщетное усилие. Измученная и нравственно и физически, я не могла связать двух мыслей. Я только смутно чувствовала, что если я оставлю дела в том положении, в каком они были, то никогда впоследствии не буду в состоянии рассеять тень, омрачившую мою замужнюю жизнь, так счастливо начавшуюся. Мы могли бы жить вместе для соблюдения приличий, но забыть случившееся или быть довольной своим положением было выше моих сил. Мое спокойствие как женщины, мои интересы как жены зависели от разъяснения причины странного поведения моей свекрови и смысла диких слов покаяния и самоосуждения, с которыми обратился ко мне муж на пути домой.