Заговоры печорской целительницы Марии Федоровской на любовь нерушимую и верность голубиную - стр. 4

С тех пор прошло много лет. Дети выросли. Сама я вышла замуж во второй раз, работаю в редакции одной газеты. И вот получаю предложение написать про современных колдунов и знахарей. И тут же вспоминаю Клавдию Сергеевну Федоровскую. Нашла старую записную книжку с ее адресом. Написала. Долго не было ответа.

Наконец пришло письмо от ее внучки Марии Семеновны Федоровской. Баба Клава умерла два года назад. Перед смертью передала свой дар Маше и сказала: «Когда я умру, станет меня искать одна моя старая знакомая. Будет у нее ко мне дело. Ты ей скажи, что меня уже нет, но я перед смертью тебе велела с ней встретиться, поговорить. Если будет спрашивать, расскажи ей, что знаешь, про настоящее колдовство и ведовство. Мы с ней как-то давно об этом так и не поговорили. А надо было. А то они там в городе делают что попало, судьбу свою портят, жизнью играют, и своей, и чужой. А потом все расхлебывают – не расхлебают». Мария Федоровская писала мне: «Очень хорошо, Ирина, что вы нашлись. Обязательно нам надо увидеться и поговорить. Думаю, что смогу ответить на все вопросы, которые вы собирались задать бабе Клаве». Письмо Марии Федоровской заинтриговало меня. Я решила предложить своему шефу сделать материал сразу на несколько статей. Он на меня посмотрел удивленно: «А я как раз хотел с тобой об этом посоветоваться. Хотел спросить, сможешь ли сделать серию статей. Если пойдет, потом бы и книгу из этого слепили». Я ответила, что, пожалуй, смогу. Только надо сначала доехать до Печоры и разобраться там со всеми делами на месте.

На том и порешили, и я поехала в командировку в Коми. Встретилась с Марией Семеновной. Она живет в доме, доставшемся ей от Клавдии Сергеевны. Я поразилась, как хорошо помню избу, в которой была много лет назад всего один раз: все те же темные сени, в углу – дубовая кадка с водой; по ногам все так же сквозит; все тот же стол посреди темноватой комнатки, на нем – книга в переплете темной кожи с тяжелыми желтоватыми страницами; связка церковных свечек; перед старинными иконами все та же лампадка. И кошка жмурится на припечке – только эта рыжая. И на подоконнике мирно завивается змеиная травка. Только передо мной не старая грозная усть-цилемская знахарка, а молодая статная женщина, которой на вид не дашь более тридцати. На вопрос, сколько ей лет, Мария Семеновна мне сказала: «Это никакого значения не имеет. Сколько годов, все мои». У Федоровской длинная толстая льняная коса, светлые глаза. Роста среднего, стройная. Ходит не в традиционном усть-цилемском сарафане, как ходила Клавдия Сергеевна, а просто в длинной юбке и кофте. Но голова всегда повязана платком. Живет Мария Семеновна в доме одна. У нее две кошки, собака, корова и куры. Летом Мария Федоровская занимается огородом. Нигде официально не работает. Лечит людей, которые к ней приходят со всей округи. Кто-то приезжает и издалека. Мария Семеновна себя никак не рекламирует, определенной таксы за прием у нее нет: кто сколько даст, то она и берет. «Нельзя не брать ничего за свою помощь, – сказала мне она. – Иной раз человек совсем беден, а все равно должен расплатиться. Вещь, деньги, еда – все плата. Взял плату – значит не по своей воле сделал, а тебя наняли. Тогда и спрос не с тебя, а с того, кто нанимал. Ведь все, что я делаю, даже если кому-то здоровье возвращаю или жизнь продлеваю, – вмешательство в судьбу. Я делаю наперекор Божьей воле. А Божья воля – закон, с которым спорить нельзя. Обязательно за это прилетит». Я спросила ее, почему она при своей завидной красоте не замужем, не имеет детей. «Родных жалко, – ответила она. – На знахаря всегда прилетает. Даже если хорошо защищен, все равно. Потому мы, настоящие ведуны да травники-целители, всегда одиночки. Лучше за все одному платить, чем детьми своими рисковать, их под удар ставить». «Значит, твоя бабушка была исключением?» – спросила я. «Нет, у нее тоже своих никого не было. Я ей двоюродная внучка. Придет время – и я свое наследство кому-то из родственниц оставлю». – «Так ведь это плохой подарок-то? Обречь женщину на безбрачие…» – «У каждого свое предназначение по жизни, насильно никто свою силу не передаст. Я приняла от бабы Клавы наследство по доброй воле. По доброй и у меня возьмут». – «А если не возьмут? Я бы вот сильно задумалась, нужно мне такое или не нужно…» «Видишь, Ирина, – ответила она, – у нас, Федоровских, это родовое. Еще с 16-го века женщины в нашем роду знахарками становятся. Мы все знаем наперед и про себя, и про других. Мы живем еще по дораскольничьим законам. Еще когда наши прапрабабки жили под Новгородом, о них слава шла по всей Руси как о ведуньях. И всегда кто-то из внучатых племянниц знахарки с самого детства готовился силу ее перенять. И я тоже, сколько себя помню, знала». – «Скажи, а твое знание как-то связано со старообрядчеством, можно сказать, что ты владеешь раскольничьими заговорами?» – «Конечно. Мои предки в штыки приняли новую веру, потому что она отняла все, что было накоплено. Никон, собака, нас всего лишил, землю из-под ног выбил. Но мы живучие. Нас так просто не задавишь. Перебрались на Печору, здесь нас не достать никому. А появится новый Никон, дальше заберемся, медвежьих углов хватает». – «Ты так непримиримо относишься к новой вере?» – «А как мне с ней мириться? То, что наши сами себя жгли на кострах, – разве забудется? То, что деревнями люди с места снимались, умирали на чужбине, это как?» – «А если к тебе, например, человек новой веры за советом обратится, если надо ему помочь?» – «А помогать всем надо, – неожиданно смягчилась Марья. – Сила должна людям служить. Всех надо выручать. Никуда не денешься. Человек – он не виноват, что принадлежит к какой-то вере. Он, может, другого и не знает. А только бы человек не просил о помощи в бессовестных делах – порчу навести, мужа чужого отбить, еще каких гадостей наделать». – «А ты это умеешь?» – «Да. Но не делаю. И рецептами этими не поделюсь, не проси, не скажу ничего. Это все от бесовщины».