Загадка Катулла - стр. 7
Мы вынуждены воссоздавать мир их любви, не имея ни хроник, которые римские историки писали о войнах и о политике, ни какой-нибудь амбарной книги чувств и страстей, в которую бы записывались все слова влюблённых и их поцелуи. Но воображение работает лучше сухого знания. И другого пути в рассказе о любви нет. Поэтому наберёмся смелости и скажем, что утро после первой их ночи сияло ослепительно, и раскидистые верхушки пиний чётко нарисованы на идеальной голубизне, слышен тихий плеск воды в выложенном цветными камешками фонтане, и бронзовые амуры на ложе стали тёплыми от римского солнца… А дальше нам поможет Катулл с одним из своих ста шестнадцати стихотворений. Он умиляется ручному птенчику, прыгающему на коленях у Клодии (место, где резвился воробышек, он называет точно: «никогда не слетал с её он лона»). Этот пасторальный воробышек казался Катуллу птичкой надежды, предвозвестником наслаждения и обновления. Говорил ли он ей об этом? Наверняка, иначе откуда тогда её слёзы?
Он верил в любовь, верил в обуянных страстями, соблазняющих друг друга и изменяющих друг друг богов, и поэтому идея спасения и исправления распутной римской женщины его не могла привлекать. Такая идея вообще чужда эгоистичному, гедонистичному, стремящемуся к наслаждению и власти Риму. Клодия нужна была ему не для спасения, очищения, искупления и прочих знакомых нам, но не знакомых ему христианских подвигов, а для любви ― страсти и нежности. И всё-таки он верил, что его любовь изменит её. Верила ли она? Кажется, и она тоже. Для неё, героини порнографических историй, которые со смехом рассказывали во дворцах и кабаках, такая любовь, которую ей предлагал Катулл, была чем-то новым и необычным. До Катулла она отлично знала цену своим любовникам, а они знали цену ей. Возможно, и они тоже говорили ей подобающие слова, но всё это была всего лишь прелюдия перед сексом, к которому они стремились. Она, использовав их, выкидывала их из своей жизни одного за другим. Но что-то в ней задел своим чистым чувством этот тонкий и чувствительный Катулл. Он полюбил её лицо, её тёмные распущенные волосы, вившиеся на концах прядей, её руки с их нежностью линий и то движение, каким она поднимала их, чтобы обнять его за шею.
Её муж Квинт Цецилий Метелл здесь появляется в последний раз, чтобы умереть и больше не возвращаться. Вместо Цезальпийской Галлии он отправился к Харону. Заслужил ли он своими трудами отдельную лодочку, чтобы в комфорте переправиться через Стикс, или его везли на барже, в толпе других? А ведь она должна была ехать с ним в Галлию, как жена проконсула. Вот радость-то для неё. Вместо солнечного, тёплого, горячего, полного жизни и любовников Рима дикая Галлия с варварами, ходящими в шкурах. Он умер очень удачно ― с её помощью или нет ― чтобы освободить её от всей этой докучливой чепухи со сбором сундуков и хлопотами с подводами и телегами. Способна ли она была отравить его, потому что он мешал её новому роману? В своём своеволии, в своей безбожной свободе ― способна ли эта женщина на убийство? Ответа нет.