Зачем жить, если завтра умирать (сборник) - стр. 41

Поднявшись, Лецке скрылся в уборной. Это была его ошибка. Я мелкими глотками пил кофе, глядя на закрывшуюся за ним дверь. Вернулся он улыбаясь, отчего скинул лет пять. Снова протиснулся за столик. Взявшись за блюдце, пододвинул кофе. Аккуратно поднял чашку. Я только сейчас заметил, какие у него тонкие, красивые руки. Резко наклонившись, я выбил из них кофе, который расплескался на брюки. Он вскочил ошпаренный.

– Успокойтесь, – холодно осадил я. – Я подсыпал вам яду.

Страх исказил ему лицо, но он нашел силы расхохотаться.

Я тоже улыбнулся.

– Вы слишком доверчивы, такие долго не живут.

С тех пор мы стали ближе. В наших отношениях появилось новое измерение. Раз в неделю, по средам, договорились о перемирии. В этот день встречались в том же кафе на Чистопрудном.

– Вы ещё живы? – неизменно приветствовал он.

– Вашими молитвами, – без тени улыбки отвечал я.

По сложившейся традиции он приходил раньше и к моему появлению уже делал заказ. Обычно бутылку красного. По молчаливой договоренности в этот день про нашу игру не говорили. Будто её и не было. Будто между нами не стояла смерть. Со стороны могло казаться, что два офисных работника отдыхают после трудного дня. До тех пор, пока не услышали бы наших разговоров.

– Сегодня за завтраком знаете о чём подумал? – выкладывал он. – О тёмной материи, которая составляет подавляющую часть Вселенной, о миллиардах световых лет, парсеках и прочих космических масштабах, обо всех этих Галактиках, белых карликах и чёрных дырах. Такие мысли, признаться, пробуждают во мне экзистенциальный ужас. Непостижимые размеры космоса неизбежно сопрягаются у меня с осознанием собственной ничтожности, с тем, что умру, исчезну, не оставив даже имени. Я даже отодвинул тарелку с макаронами, куда покрошил сыр, и спрятал лицо в ладонях, чтобы целиком отдаться этому двойному ужасу. А потом вдруг вспомнил своего соседа. Он был на десяток лет старше, и я знал его с детства. В армию его не взяли из-за плохого зрения, а в университет – из-за недостатка способностей. После школы он устроился в книжный магазин, располагавшийся в конце нашей улицы. Близорукий, в толстых очках, он работал то за прилавком, то на кассе, пробивая чеки, обменивался улыбками с постоянными покупателями. В обеденный перерыв выходил с черного хода, выкуривал неизменные две сигареты. Увольнялись продавцы, менялись директора магазина, старые покупатели больше не появлялись, приходили другие, на полках демонстрировали неизвестных авторов, постепенно набиравших популярность, по улице ездило новое поколение автомобилей, а он всё также являлся на работу к десяти утра и уходил в семь вечера. „Удобно, – говорил он. – Дом рядом“. Он так и не женился, не завел детей. Всю жизнь провел среди книг, вышагивая между домом и магазином, как маятник, измерявший собственное время. Он не стал даже книгочеем, ограничиваясь детективами и разгадыванием кроссвордов. В отпуск он никуда не уезжал, проводя его, как и все вечера, у телевизора. Он обрюзг, поседел и через сорок лет вышел на пенсию. Что заставило его провести свои годы на одном месте? Страх перемен? Ужас перед необъятностью мира? Дни, как один похожие друг на друга, привычный распорядок, давно изжитые чувства, мысли, в которых всё до мелочей известно, придавали его жизни надёжность. Они вселяли уверенность, эти хрупкие подпорки, картонные, как театральные декорации, они создавали иллюзию устойчивости. Ничтожная, бессмысленная жизнь? Но перед тёмной материей все равны.