Забытый берег - стр. 13
И удалось! Даже сам лабиринт под зданием на Семёновской площади забылся, да и здание давно стало другим… И вот оттуда, из мрака времени, инженером Зенковым явлено то, чего в природе не существовало почти четверть века, – отчёт Богданова!
Это была ксерокопия второго машинописного экземпляра, который сгорел в костре на острове. И нам с Латалиным даже не пришла в голову простенькая мысль: а где же первый экземпляр? В закладку обычно помещалось пять листов, пятый экземпляр нечитабельный. Так где же был первый? Господи, да как же мы были глупы в девяносто втором году! Мы были глупы даже не по уши, а абсолютно! На фоне утонувшей в глупости страны мы жили, как идиоты, наивные и доверчивые! Ну да, Павел догадался и сказал нам, но мы-то, мы, почему думать не стали?
Завершив чаепитие, я отнёс папку в кабинет и спрятал её в стол. Сердце стучало сильно, толчки отдавались в плечо каким-то покалыванием. Хотелось вздохнуть полной грудью, но что-то удерживало, и дышал я неглубоко, через нос, шумно и резко выдыхая. Было жарко лицу. Я накинул дублёнку и отправился на балкон.
Во дворе замерла тишина. Серый снег, тонкие чёрные кусты. Я позвонил по мобильнику Попову. Ответила жена:
– Как виновник торжества?
– Полночи колобродил. Слава, он ВАКа очень боится! Тебя вспоминал. Аксёнов, говорил, такой занятой, что даже на банкет к нему аспиранты ходят.
– Да просто статью инженер принёс. Не сидится. А что тут ВАК? Главное-то Лёня сделал. Он у тебя молодец, передавай привет, когда проснётся!
Я потёр лицо снегом, вернулся в тепло кухни и стал думать. Думать мне было можно, а говорить нельзя!
А ещё была бумага!
Я мигом вернулся на балкон за стремянкой, затащил её в коридор и приставил к антресолям. Там в самом дальнем углу стояла древняя картонная коробка из-под немецкого сливочного масла. В ней хранились преподавательские дневники, рефераты студентов, папки с чертежами, черновики диссертаций и прочая приятная макулатура.
Возле батареи грелась Рената, внимательно наблюдала.
– И в моём архиве кое-что имеется! – сообщил я ей. – Пустячок, но есть!
Хотя страх сжимал сердце, я старался бодриться и хорохориться, как будто речь шла о давней интрижке, а не о том, что мы там натворили.
Нужная бумага лежала в старом ежедневнике. Я листал его, злился, выхватывал взглядом нелепые сейчас записи: «Каждый день кафедры у меня консультация в 14.00», «Зубной. Фотоплёнка. Петрушина», «Заказать прибор», «10.00 у пам. Ленину Яросл. вкз.». Что за Петрушина? Какая-нибудь дура-двоечница… Что за прибор?
Это оказались два листка, вырванные из блокнота.