Забытое время - стр. 11
– Такая форма афазии встречается реже. Первичная прогрессирующая афазия – прогрессирующая разновидность деменции, воздействует на речевой центр мозга.
Деменция. Вот с этим словом Андерсон расстался бы за милую душу.
– Как… – и он с усилием заставил себя произнести следующее слово: –…Альцгеймер?
Он же вроде бы на медицинском это учил? Это важно, что он уже не помнит?
– ППА – нарушение речи, но в целом да. Они, если можно так выразиться, двоюродные братья.
– Ну и семейка, – засмеялся он.
– Доктор Андерсон? – Взгляд у невролога был такой, будто пациент у нее на глазах слетел с катушек.
– Не переживайте, доктор Ротенберг. Со мной все хорошо. Просто… перевариваю, как говорится. Все-таки жизнь у меня… – Он вздохнул. – Уж какая была. «Какие сны приснятся в смертном сне, Когда мы сбросим этот бренный шум, Вот что сбивает нас»[5]. – Он улыбнулся, но ее гримаса не изменилась. – Батюшки-светы, женщина, ну что вы всполошились? В Йеле больше не преподают Шекспира?
Он сдернул с себя стетоскоп, протянул ей. Видите, что я теряю? Внутри кипела ярость. У меня и в мыслях не было, что я могу это потерять. Есть ли жизнь после Шекспира? Вот вопрос так вопрос.
Есть ли жизнь после работы?
Но еще не конец.
– Может, вам побеседовать с кем-нибудь… у нас есть соцработник… или, если хотите, психиатр…
– Я сам психиатр.
– Доктор Андерсон. Послушайте меня. – Он отметил, но не смог прочувствовать тревогу в ее глазах. – Многие пациенты с первичной прогрессирующей афазией самостоятельно живут лет шесть или семь. Некоторые дольше. А у вас очень ранняя стадия.
– То есть я смогу самостоятельно есть и… подтираться, и все такое? Еще многие годы?
– Скорее всего.
– Но не смогу говорить. И читать. И каким бы то ни было образом сообщаться с остальным человечеством.
– Заболевание, как я уже сказала, прогрессирующее. В конце концов – да, вербальные и письменные коммуникации станут крайне затруднены. Но симптоматика очень разнообразна. Во многих случаях ухудшение наступает постепенно.
– А потом?
– Могут развиться симптомы, схожие с болезнью Паркинсона, а также ухудшение памяти, суждений, мобильности и так далее. – Она помолчала. – Это зачастую влияет на ожидаемую продолжительность жизни.
– Временны́е рамки? – Только эти два слова он и смог выдавить.
– По общепринятому мнению, от семи до десяти лет с постановки диагноза до смерти. Но согласно некоторым новым исследованиям…
– А лечение?
Она опять помолчала.
– На данном этапе ППА не лечится.
– Ага. Я понял. Ну, слава богу, что это не смертный приговор.
Так вот каково это. Андерсону всегда было любопытно; он-то знал лишь, каково сидеть по ту сторону стола. Уже очень много лет назад ординаторам-психиатрам месяцами поручали сообщать пациентам о самых жестоких диагнозах; говорили, что это «практика», хотя больше смахивало на садизм. Андерсон помнил, как дрожат руки, когда входишь в кабинет, где ждет пациент (руки в карманы – такая у него тогда была мантра: руки в карманы, голос ровный, маска профессионала, которая никого не обманывала); и какое наступало невероятное облегчение, едва все заканчивалось. Под раковиной в туалете психиатрического отделения на такие случаи держали бутылку водки.