За полчаса до Конца Света - стр. 7
Он лишь криво улыбнулся в ответ и ничего не сказал, а я и не настаивал. До меня доходили слухи о гибели его сестры Дафны, но я не знал подробностей, а спросить не решился. Мы еще посидели за стаканом кофе там, на позиции моих батарей, вспоминая общих друзей и ту войну. Но было две темы, которые он напрочь исключил из нашей беседы: Дафна и Фрэнки-Шерман. Если я невольно касался одного из них в разговоре, он замыкался в себе и переставал отвечать на вопросы. Это был тем более странно, что по моим сведениям Фрэнки благополучно вернулся в свой Кентукки и столь же благополучно продолжал там выращивать свою кукурузу или что там у них растет. Я в свое время пытался писать ему на почтовое ведомство округа Тейлор, но ответов не получил. Потом, уже во время моей скоротечной учебы в Вест Пойнте, я пробовал до него дозвониться, но Фрэнка Кранца в списке телефонных абонентов округа не оказалось.
…Квартира Натана не представляла собой ничего особенного по тель-авивским масштабам: небольшая гостинная, совмещенная с кухней и две маленькие спальни. Одну из них, с разбросанными по полу игрушками, сразу оккупировала Шуля. Оттуда немедленно начали доноситься звуки возни: то ли катали по полу заводной грузовик, то ли укладывали спать упрямую куклу.
– Жена на работе, дети в школе – пояснил хозяин.
В квартире обнаружилась и нестандартная деталь – металлическая лестница на крышу, прикрепленная болтами к стене.
– Пойдем, подполковник – усмехнулся Натан – Там, на крыше и поговорим. Ты еще способен подниматься по таким лестницам?
Пришлось показать ему, как поднимаются по лестницам подполковники артиллерии. На крыше, на которую мы поднялись через застекленный люк, у него стоял колченогий стол и пара побелевших от дождя и солнца плетеных кресел. Перед нами, как на ладони, предстал весь город. Построенный на песчаных приморских дюнах, он почти такой же плоский как и Ленинград, но без ленинградских шпилей. Лишь купол синагоги на Аленби выделяется на фоне одинаковых плоских крыш. И крыши здесь не зеленые, крашенные, как в Ленинграде, а беленые, с такими же белыми баками солнечных бойлеров на них. Поэтому в ясный летний день на них невозможно смотреть без темных очков. Но сейчас был февраль и можно было без боязни смотреть на запад, туда, где белизна города переходила в синеву моря.
– Что ты думаешь, Изя, об обстановке в мире? – неожиданно спросил Натан.
В удостоверении личности у меня значится "Ицхак Шойхет", но так меня звали не всегда. В доизраильские времена я был известен как Исаак Резник или просто Изя, поэтому друзья по-прежнему меня так называют. Кстати, "Шойхет" – это не просто ивритизация