За гранью безумия - стр. 10
Пока таскался, сознание чуть прояснилось, и, вернувшись, он первым делом осмотрел одежду. Внимательно, дотошно. Пятен крови не было. Ни на тулупе, ни на валенках, ни на штанах. Даже под ногтями – ничего кроме привычной, давно въевшейся в кожу рабочей грязи. Неужели действительно привиделось? Возможны ли настолько яркие сны? Облегченно вздохнув, он обыскал сени, заглянул под лавки, на полати, в подпечек – и в подпечке увидел вчерашний саквояж.
– Мать твою ети! – зарычал Гордей. – Ну за что?!
С размаху ударил кулаком в стену. За занавеской испуганно всхлипнули и затаили дыхание. Гордей вытащил саквояж, завернул его в мешковину. Хранить эту вещь в доме нельзя. Ее вообще нельзя хранить. Сжечь к чертовой бабушке! Чтобы ни ошметка не осталось, ни кусочка, чтобы никто, никогда… Он выскочил со свертком во двор, долго слонялся в полумраке между курятником и кустами смородины. В конце концов, пристроил саквояж за поленницей. Как дети уйдут, он спалит его в печи, а пепел отправит в выгребную яму. Чтоб уж наверняка.
Только сперва нужно унять трясущиеся руки. В доме Гордей вина не держал, а значит, придется топать на другой берег, в пивную. Открывается она обычно в три пополудни, но шинкарь всегда по утрам торгует из-под полы, утоляет нужды страждущих.
Уже спускаясь к переправе, Гордей понял, что обманывает себя. Не так уж и сильно он страдал от похмелья. Просто не терпелось снова пройти этой дорогой, взглянуть на тропу, на прорубь. Бледный рассвет занимался над Ветлыновым, наползал из-за холмов, золотил мертвые кроны деревьев – уже можно будет рассмотреть, спрятал ли снег, выпавший за ночь, кровавые следы.
Гордей увязался за группой лаптевских мужиков, спешивших в город на инструментальную фабрику. Один из них, плешивый здоровяк с огромными рыжими усами, которого все в деревне звали дедом Захаром, сразу принялся беззлобно над ним подтрунивать:
– Чуть свет, Гордеюшка в шинок. Вот кто правильно живет, братцы!
– Отвяжись, – буркнул Гордей.
– Да я, чай, и не привязанный! А тебе грех возмущаться, коль по-барски шикуешь. Никак первый день весны отмечаешь?
– Я не себе, – соврал Гордей. – Я для Тоньки. Ей нужно.
Прошлым летом и в первой половине осени, когда недуг еще не успел отнять у жены остатки разума, она и правда иногда просила Гордея принести немного водки – так было проще забыться. С тех пор, казалось, минула целая вечность, человек на кровати за занавеской успел превратиться в дурно пахнущее животное, только и способное, что мычать да царапать ногтями стену, и больше не помогала ни водка, ни надежда, ни молитва. Но мужики об этом не знали, а потому приняли слова Гордея за чистую монету.