За флажками - стр. 24

Я помотал головой, изгоняя сонное оцепенение, заставил глаза принять широко распахнутое положение и поехал.

У «Светланы» меня настиг пик. Тот, кто работал в ночную смену или стоял ночные вахты, знает. Между тремя и шестью утра – в зависимости от физиологии конкретного индивида – у каждого наступает момент, когда любое действие кажется невыполнимым, так хочется закрыть глаза и заснуть. Единственная альтернатива – лечь и помереть. Такой вот момент случился и у меня.

Часы показывали половину пятого, световой день еще и не думал о себе заикаться, а до конца смены было ровно столько же, сколько до скончания времен. Поэтому волей-неволей пришлось быстро что-то изобретать.

К счастью, в гостинице существовал ночной бар. Хотя, с другой стороны, покажите мне сегодня хоть одну гостиницу без такого заведения? Могучим усилием воли вытащив свое сопротивляющееся туловище из-за баранки, я бросил его именно в этом направлении.

Туловище шло, изрядно пошатываясь, но меня это уже мало волновало. Потому что мозг отказывался воспринимать происходящее в обычном режиме. Он вообще отказывался его воспринимать. Для того чтобы сохранить в голове хоть крупицы разума приходилось снова прибегать к услугам силы воли. Та, растянутая между необходимостью тащить куда-то тело и поддерживать хотя бы видимость работоспособного состояния у мозга, скрипела, пыхтела, но пока не рвалась. Медленно, но верно я приближался к бару.

Портье в холле посмотрел на меня не очень дружелюбно – наверное, ему не понравилось мое штормовое состояние, а может, смутила дырка в районе коленки на рабочем трико. Но, увидев, куда я направляюсь, препятствий чинить не стал. Подозреваю, что его самого в этот момент терзало такое же жестокое желание приложить часиков по пять на каждый глаз, как и меня. В общем, он остался сидеть. А я продолжил поход.

В баре, когда я туда вошел, что-то тихо погромыхивало – то ли Бон Джови, то ли еще какой Джон. Я в зарубежном металле не силен, а когда полусонный – тем более. Поэтому не стал зацикливаться на музыке. Как и на дыму – на котором не только топор, но и его палача можно было вешать без опасения, что они упадут. И на публике, которая накурила столько гадости и сейчас точила друг о друга лясы за бутылочкой пивка или стопкой водки, я тоже зацикливаться не стал. Сразу направился к стойке.

Бармен мне понравился. Тощий, длинный и поддатый. Очень похож на художника, если бы профессиональная форма одежды – черные брюки, белая рубашка да галстук-бабочка – не смазывали впечатление.

Когда я нарисовался у стойки, он протирал белоснежным полотенцем какую-то посудину, похожую на гипертрофированный фужер для шампанского. Мое появление на него никакого впечатления не произвело. Он продолжал меланхолично натирать фужеру мозоли.