Юродивый - стр. 15
Кстати, о рекламе. От неё нельзя было спастись – смотреть в окно, чтобы не видеть многочисленных экранчиков, не помогало. Рекламные щиты и экраны вещали со зданий, огромные голограммы висели в воздухе, донося примитивную информацию до потребителя. Новые вкусы прохладительных напитков и различных закусок, новые коллекции одежды, новые модели автомобилей. Всё это кричало – покупай, жри, используй и как можно скорей возвращайся, чтобы купить снова.
Но вот глянцевый электронный блеск за окном прекратился. Поезд проезжал рядом с площадью Покаяния, где размещать рекламу было запрещено. Владимир в своё время оценил, что государство, спустя пяток лет, всё же решило установить мраморную мемориальную доску с именами погибших в Третьей мировой войне, почтив их память и показав оставшимся в живых в этой мясорубке ветеранам, что оно о них помнит, несмотря на то, что как будто бы стыдилось той войны. Непонятными оставались две вещи – зачем для этого потребовалось разрушать мемориал участникам Великой отечественной войны (они его заслуживали, возможно, больше всех; не могли другую площадь найти?) и какой резон был ставить огромную стелу-монумент феминизму прямо перед мемориальной доской, так, чтобы она почти полностью её перекрывала? Высокий памятник из белого камня, демонстрирующий нескольких крепких женщин в знаменитой позе "We can do it!", одна из которых держит "зеркало Венеры" со сжатым кулаком внутри высоко над головой, подобно тому, как держала меч давно демонтированная "Родина-мать". Стоит ли говорить, что мемориал погибшим в войне оставался в тени этой "красоты"? Владимир не переставал удивляться тому, как нынешнее государство расставляет приоритеты.
В вагоне было несколько свободных мест, но Владимир, как ещё несколько мужчин, предпочитал стоять. Присесть утром всегда хотелось – ему не хотелось проблем с "гражданским патрулём", которые могли возникнуть очень неожиданно. Несколько уверенно и важно выглядящих женщин медленно ходили по вагону, высматривая какого-нибудь неудачника. Под правым локтём у каждой была персиково-багровая повязка, в цвет внутренней стенке женского влагалища, что символизировало их мощь и превосходство над "мужчинками", в которых желание угнетать заложено от рождения (формулировка была официальной и Владимир не знал плакать ему или смеяться от всей абсурдности, когда он впервые её услышал). Они боролись с мэнспредингом в общественном транспорте – если представитель мужского пола слишком широко раздвигал ноги, "чрезмерно похваляясь своей маскулинностью и альфасамцовостью", его ждало наказание. Вскоре злостный нарушитель обнаружился – парень лет тридцати, который по неосторожности задремал и слишком широко раздвинул ноги. Ближайшая "патрульная" двинулась в его сторону, на ходу вынимая из наплечной сумки бутылку с прозрачной жидкостью. Владимир продолжал смотреть в окно, остальные мужчины в вагоне смотрели кто куда – и те, кто стоял, и те, кто сидел, плотно сжав ноги или закинув одну на другую, держа достоинство в капкане. Он и так знал, что сейчас будет. Почти неуловимо для слуха прошуршала пластиковая крышка, затем всплеск. Парень всхрапнул и громко хмыкнул от неожиданности. Практически сразу сдавленно завопил. Владимиру не нужно было смотреть, чтобы видеть картину происходящего – достаточно было слушать. "Патрульная" рывком подняла парня с сиденья на ноги, провела шипящего сквозь зубы (или это шипело у него между ног?) нарушителя на платформу. Двери закрылись, поезд двинулся дальше. Владимир помнил, что похожая "борьба" с мэнспредингом началась, когда он был совсем юным, ещё даже в университет не поступил. Только вот такая деятельность официально была незаконной, а у "борцуний" в бутылках был отбеливатель, а не серная кислота. Раньше можно было отделаться испорченными брюками и оскорблённым моральным достоинством, а теперь грозили химические ожоги третьей степени физического "достоинства".