Юрий Долгорукий - стр. 83
Человек так и сделал. Сел на коня, вложил ему в рот железные удила, и конь догнал оленя.
Не забывай, княже, что мы твои кони, не бойся вкладывать удила нам в уста и будь всегда здоров, княже!
– Будь здоров, княже! – крикнули все.
– Будь!
– Будь! – крикнул и князь Андрей.
Только Ростислав, которому не вельми была по вкусу такая, по его мнению, слишком простецкая похвальба, не подал голоса, прикрыв серебряным кубком пренебрежительную улыбку.
Иваница же, огорченный невниманием суздальчанок и воспользовавшись веселым криком, поднявшимся за столом, попытался было ущипнуть одну из девчат, сделал это, как ему показалось, с такой ловкостью, что и сама девушка не заметила, чья это рука прикоснулась к ней, однако от всевидящего глаза князя Андрея ничто не могло укрыться, он замечал все и, когда выпил за здоровье своего отца, наклонился к Дулебу:
– Знай, лекарь, что мы часто с дружиной и с женами веселимся, но ни вино, ни жены нами никогда не овладевают до беспамятства. Вели своему человеку, чтобы не распускал рук.
– Он волен услышать это не только от меня, но и от князя.
– Лекарь, – заговорил Долгорукий, видно заприметив, что между Дулебом и князем Андреем завязывается новая стычка, – будь веселее за столом, у нас не любят хмурых людей. Хмурым никогда не верим.
Дулеб улыбнулся.
– Вот так! – воскликнул Юрий. – Налейте-ка лекарю суздальского нашего меду!
– Я улыбнулся, вспомнив слова одного святого человека, – сказал Дулеб.
– Такие слова всегда поучительны, – с вызовом, показавшимся неуместным и ему самому, промолвил князь Андрей.
– Что же сказал святой человек? – вяло поинтересовался Ростислав, который изнывал от тоски за столом, еще только сев за него, и не скрывал ни от кого своей тоски.
– Сказал, что тот, кто занимается лишь разглагольствованиями, скаканием и ржанием, уподобляется жеребцу.
– Это не наш святой, – засмеялся Юрий. – Ибо почему бы он должен был так пренебрежительно относиться – не говорю уже к человеку – к жеребцу! А ну, чашник, не найдется ли у тебя чего-нибудь про жеребца?
– Про суздальского? – охотно вскочил чашник.
– Про суздальского!
– Притча такая. Да и не притча это, а быль. Продал один наш боярин, а кто – не скажу, боярину киевскому, а какому – тоже не скажу, ибо не бояре суть важны здесь, – продал, стало быть, наш боярин боярину киевскому буланого суздальского жеребца.
– Того, от которого моя кобыла? – прищурил глаза Юрий.
– Может, и того. Ну, продал, и отвели жеребца в дальнюю даль, за Днепр, на сочные да сладкие травы, слаще которых, говорят, нет в целом свете. Это так говорят, а я не знаю, ибо конем не был, если стану когда-нибудь, то, может, и попробую, тогда и другим скажу, какие это травы. Ага. Вот и стал пастись этот наш жеребец на тех травах да лакомиться, а уж где жеребец, то там и кобылица, ибо для того же и жеребец, чтобы возле него кобылицы были, а тут еще и жеребец, купленный для известной работы, без которой перевелось бы все конское племя. Так. Долго ли, коротко ли все это было, с весны началось, а там и зима, и снега, и занесло наш залесский край снегами так, что и птица не пролетит. Но вдруг заржало, затопало возле боярского двора, застонала земля, ударили копытами в дубовые ворота. Выбежал боярин, взглянул: его жеребец! Пробился сквозь снега, оброс длинной гривой, одичал и разъярился, а дорогу домой нашел, сбежал со сладких пастбищ, да только бежал не в одиночестве, а заманил с собой сотню, а то и целую тысячу киевских кобылиц – может, вывел с той земли всех боярских кобылиц, уже и неведомо, что он там им наворковал в уши на своем конском языке, а только отважились они пойти в другую землю, послушно следуя за своим повелителем. Вот каким был суздальский жеребец!