Размер шрифта
-
+
Ясно. Новые стихи и письма счастья - стр. 17
Точней, что было.
Отсюда извечный трепет в его царях —
Седых и юных;
Отсюда же привкус крови в его морях,
В его лагунах,
Двуликость видов, двуличие всех вещей,
Траншеи, щели —
И запах тленья, который всегда слышней,
Где цвет пышнее.
«Я не стою и этих щедрот…»
Я не стою и этих щедрот —
Долгой ночи, короткого лета.
Потому что не так и не тот
И с младенчества чувствую это.
Что начну – обращается вспять.
Что скажу – понимают превратно.
Недосмотром иль милостью звать
То, что я еще жив, – непонятно.
Но и весь этот царственный свод —
Свод небес, перекрытий и правил —
Откровенно не так и не тот.
Я бы многое здесь переставил.
Я едва ли почел бы за честь —
Даже если б встречали радушней —
Принимать эту местность как есть
И еще оставаться в ладу с ней.
Вот о чем твоя вечная дрожь,
Хилый стебель, возросший на камне:
Как бесчувственен мир – и хорош!
Как чувствителен я – но куда мне
До оснеженных этих ветвей
И до влажности их новогодней?
Чем прекраснее вид – тем мертвей,
Чем живучее – тем непригодней.
О, как пышно ликует разлад,
Несовпад, мой единственный идол!
От несчастной любви голосят,
От счастливой – но кто ее видел?
И в единственный месяц в году,
Щедро залитый, скупо прогретый,
Все, что вечно со всем не в ладу,
Зацветает от горечи этой.
Вся округа цветет, голося, —
Зелена, земляна, воробьина.
Лишь об этом – черемуха вся,
И каштан, и сирень, и рябина.
Чуть пойдет ворковать голубок,
Чуть апрельская нега пригреет —
О, как пышно цветет нелюбовь,
О, как реет, и млеет, и блеет.
Нелюбовь – упоительный труд,
И потомство оценит заслугу
Нашей общей негодности тут
И ненужности нашей друг другу.
«В Берлине, в многолюдном кабаке…»
В Берлине, в многолюдном кабаке,
Особенно легко себе представить,
Как тут сидишь году в тридцать четвертом,
Свободных мест нету, воскресенье,
Сияя, входит пара молодая,
Лет по семнадцати, по восемнадцати,
Распространяя запах юной похоти,
Две чистых особи, друг у друга первые,
Любовь, но хорошо и как гимнастика,
Заходят, кабак битком, видят еврея,
Сидит на лучшем месте у окна,
Пьет пиво – опрокидывают пиво,
Выкидывают еврея, садятся сами,
Года два спустя могли убить,
Но нет, еще нельзя: смели, как грязь.
С каким бы чувством я на них смотрел?
А вот с таким, с каким смотрю на всё:
Понимание и даже любованье,
И окажись со мною пистолет,
Я, кажется, не смог бы их убить:
Жаль разрушать такое совершенство,
Такой набор физических кондиций,
Не омраченных никакой душой.
Кровь бьется, легкие дышат, кожа туга,
Фирменная секреция, секрет фирмы,
Вьются бестиальные белокудри,
И главное, их все равно убьют.
Вот так бы я смотрел на них и знал,
Что этот сгинет на восточном фронте,
Страница 17