Ящер - стр. 13
Твою мать! Твою мать-твою же ж мать! Это же он! Он! Тот самый опер! Лебедев! Как же я сразу не вспомнила, еще когда Боев мне общие сведения по нему зачитывал. Столько лет прошло. Забыла. Забыла все. Старательно прям забывала, стирала все подчистую. Вот и не вспомнила, просто услышав фамилию. Не редкая же. Но вот только лицо его увидела (пусть в тот момент скорее уж морду опухшую с глубокого перепоя), и сразу узнала-вспомнила-скрутило. Да так мощно, что чудом не согнулась, и его краткое «присаживайтесь» пришлось дико кстати. Ноги-то внезапно держать отказались. Еще и голос. Тот же самый, что тянул из мерзкого марева, за который тогда держалась. И цеплялась в кошмарах после.
– Ты че, язык проглотила или гонора до хрена, чтобы со мной разговаривать? – бубнел за пределами моего сознания доставучий Артур.
И как же кстати Лебедев в ванную стремительно свалил! Я хоть справиться с собой смогла, позволив жутким воспоминаниям пронестись режущим в кровь и мясо стеклом сквозь разум, и обуздать реакцию тела. Ведь захотелось вдруг сжаться в этом кресле в трясущийся жалкий комок, закрываясь от фантомной обнаженности руками и ногами, а от нависающего над душой у*бана хамовитого охранника затошнило, и одновременно появился импульс схватить первое, что попадется, и *башить, вереща срывая горло, защищаясь.
Нет опасности сейчас, Ерохина. Этот черноволосый долбоящер совсем не один из тех ублюдков. Это – роскошный номер в гостинице, а не вонючий подвал, дверь не заперта, и в нее не войдут сейчас маслено ухмыляющиеся мрази.
Все случилось одиннадцать лет назад. До моего тринадцатилетия две недели оставались как раз. Я шла домой с бальных танцев. Пять вечера, светло, люди вокруг. Уже не первую неделю болтали о том, что в городе появилась банда охреневших насильников. Девчонок, молодых женщин похищали, кого из бара, кого просто на улице, по пути из магазина или с работы, а через два-три дня они возвращались. Живые, но кошмарно истерзанные, избитые, со следами долгого жесточайшего изнасилования, одурманенные какой-то пакостью и почти ничего не способные вспомнить, кроме бесконечного кошмара измывательств сквозь муть дурмана. И что, кажется, все насилие мучители снимали на камеру.
Наша преподавательница танцев сама настояла на том, чтобы перенести занятия на более раннее время, и мама нам с сестрой твердила каждое утро, чтобы мы и близко к себе никого не подпускали. Лучше убежать с визгом, прослыв чокнутыми, чем попасть в лапы подобных тварей, которых милиция что-то ловить не торопится. Ведь шептались, что число подвегшихся надругательствам пошло на десятки, а кое-кто не сумел пережить случившееся и попал в дурку или совершил суицид. Я мамины наставления помнила, домой шла без задержек, почти бежала, настороженно зыркая по сторонам, но от судьбы убежать таки не удалось. Все случилось настолько быстро и неожиданно, что я и пикнуть не успела.