Ярмарка безумия - стр. 15
Потом, когда случился весь этот ужас, она никак не могла себе представить, как это можно – застрелить спящего мужа, с которым прожила целую жизнь. И остаться одной. Видимо, жена Ампилогова просто не представляла себе, что такое остаться одной!
Тут неожиданно появилась Нюра.
Нюра была кем-то вроде местной сторожихи и коменданта одновременно, дачники обращались к ней по любому вопросу. Виктория Алексеевна помнила ее с тех пор, как появилась дача. Нюра последние годы вечно ходила в телогрейке и сапогах. Платок она очень низко надвигала на самые глаза, и потому понять, какого Нюра возраста, было трудно. Виктории Алексеевне казалось, что Нюра за все эти годы ничуть не изменилась, хотя ее дочка, об отце которой никто ничего не знал, за это же время превратилась из белобрысой девчонки в красавицу. В поселке о ней ходили самые разные слухи. Дачники прозвали Нюру за грубую откровенность «глас народа». Но при всей грубости и непреклонности Нюра была незлой и на все просьбы охотно откликалась. В семействе Востросаблиных все, кроме Виктории Алексеевны, включая Гланьку, обращались к ней на «ты». Даже Валя Ледников научился этому у Артема.
– Здравствуйте, Нюра! – негромко сказала Виктория Алексеевна. – А мы вот уезжаем.
– Виктория Алексеевна, вы, что ли? – не сразу признала ее Нюра. – Что вы в угол-то темный забились? Вас и не узнаешь сразу.
– Ну, скоро вы нас и вовсе забудете, – грустно пошутила Виктория Алексеевна.
– Может, кто и забудет, только не я, – серьезно ответила Нюра. Она вообще шутки не любила и не понимала. – И почему вас забывать – не покойница же еще!
– Еще! – с выражением повторила Виктория Алексеевна.
– Вы вон какая еще… дама! – наконец нашла подходящее слово Нюра. – Представительная! Любо-дорого посмотреть.
Виктория Алексеевна невольно улыбнулась:
– Представляю себе.
– Виктория Алексеевна, ну чего вы убиваетесь-то так? Ну, дачу отняли… Так что, вам жить негде? Люди есть, которые всю жизнь без дач живут… Я же вам говорила: приватизировать надо, сейчас все приватизируют. Не послушали вы меня.
– Не разрешили нам, Нюра, не дали.
Нюра помолчала, осуждающе поджав губы.
– Выходит, кто-то на нее уже глаз положил, кому-то ее отписали. Тут так просто теперь ничего не делают. Или начальству, или нужному человеку, или – за деньги.
Виктория Алексеевна, сбитая с толку новыми обстоятельствами, которые открыла ей Нюра, молчала. Известие, что с дачи их выгоняют не потому, что так положено, а потому, что есть люди, которые этого хотят и добиваются, почему-то ужасно поразило ее.
– А хорошо, что у вас статуя Николая Николаевича есть, – заметив ее смятенность, утешительно сказала Нюра. – Память какая-никакая…