Янки из Коннектикута при дворе короля Артура - стр. 49

И мало-помалу мы снова покидали тенистые чертоги и оказывались в ярком свете дня. Примерно в третий, четвертый или пятый раз, когда мы вышли на яркое Солнце – это было где-то там, примерно через пару часов после восхода Солнца, – и это было уже не так приятно, как раньше. Становилось жарко. Это было довольно заметно. После этого мы очень долго тащились по какой-то пустыне, без тени и надежды укрыться. Любопытно наблюдать, как постепенно, как только они однажды завелись, растут и размножаются маленькие неприятности, превращаясь в конце концов в великие неудобства. То, против чего я поначалу совсем не возражал, теперь стало меня беспокоить, причем все больше и больше. Первые десять или пятнадцать раз, когда я хотел взять носовой платок, но он лежал в моём шлеме и я стал уверять себя, что обойтись, вытерпеть можно и без платка. Горячая, солёная влага заливалп глаза. Я смирялся, твердил себе, что это чепуха, и надо выбросить всё это из головы. Но теперь всё было по-другому – как бедное насекомое, закованное в железный кокон, я хотел освободиться от всего, вытереть лицо; я пилил и пилил себя без передышки; я не мог выбросить эти мучения из головы; и вот, наконец, вышел из себя и заорал: «Повесьте мерзавца, который клепает доспехи бед карманов! Где в этих железяках карманы?». Носовой носовой платок и ещё кое-что былди засунуты глубоков шлем, но это был такой шлем, который невозможно было снять без посторонней помощи. Когда я надевала его, мне это в голову не пришло, какая это засада, и, по сути, я этого не знал. Я предположил, чтоо том, что он здесь, такой удобный и такой близкий, и вдруг о там, внутри шлема платку самое место. А вот теперь мысль о платке, казавшемся таким недоступным, становилась всё невыносимее. Да, жизнь такова – то, чего вы никак не можете получить, даже вывернувшись наизнанку – это в основном то, о чём вы мечтаете – каждый это замечал, испуская слезу. Что ж, этот платок затмил весь мир и отвлёк мои мысли от всего остального. На фоне этого платка мир потух и стал маленьким и серым. Я полностью сосредоточился на своем шлеме; и миля за милей они бесновались внутри раскалённого железного горшка, мысли протягивали свои маленькие ручки к моему носовому платку, умоляя его покинуть темницу и явить свой лик хозяину, и было горько и невыносимо чувствовать, как соленый пот продолжает стекать мне в глаза, разъедать мне щёки, когда я никак не мог до него добраться. Это было такое унижение, какого я не испытывал в своей английской школе, когда преподаватель по пению сёк меня на своём учительском столе. На бумаге это может показася мелочью, но на самом деле это была вовсе не мелочь; это было самое настоящая беда. Я бы не стал так много говорить об этом, если бы это было не так. Я решил, что в следующий раз возьму с собой театральный ридикюль, пусть он выглядит как угодно, а люди говорят, что хотят, он должен быть со мной. Конечно, эти железные парни из «Круглого Стола» сочли бы мои тайные мыслишки скандалом и, возможно, подняли бы шумиху по этому поводу, но что касается меня, как гворится. сначала обеспечьте мне комфорт, а потом уже стиль, и спите спокойно. Итак, мы ползли мелкой трусцой, и время от времени окутывались клубами пыли, которая вздымались серыми облаками и забивались мне в нос, заставляя меня всё время чихать и плакать, и, конечно, в простых, пусть, не совсем приличных и не совсем цивилизованных словах я выразил то, чего не должен был говорить ни при каких обстоятельствах, я этого не отрицаю. Нет! Совсем нет! Только не подумайте так! Я не строю из себя богатыря! Я ничем не лучше других. Казалось, мы никого не встретили в этой пустанной Британии, даже людоеда, а в том настроении, в котором я тогда был, людоеду это было на руку, то есть людоеду с носовым платком. Большинство рыцарей не думали бы ни о чем, кроме как о том, чтобы заполучить его доспехи; но так как бы выкрал его бандану, он мог оставить всё остальное снаряжение себе, ради бога. Тем временем внутри моей скорлупы становилось все жарче и жарче. Видите ли, Солнце палило нещадно и нагревало утюг всё сильнее и сильнее. Ну, разумеется, когда тебе невыносимо жарко, тебя раздражает любая мелочь. Когда я бежал рысью, то гремел, как буфет с посудой, и это меня раздражало ещё сильнее; кроме того, мне было невыносимо, когда щит болтался, как неприкаянный и стучал то у меня на груди, то оказывался за спиной; а когда я переходил на шаг, мои сочленения скрипели с таким отвратительным звуком, словно я – тачка с болтами. Так, в общем-то и было, и поскольку при таком движении мы не создавали никакого дуновения ветра, я уже был готов поджариться в этой печи; и кроме того, чем тише я двигался, тем тяжелее давило на меня железо и тем больше тонн, с каждой минутой, я, казалось, весил. Мне то и дело приходилось менять руки и перекладывать копье из одной руки в другую, потому что рука от таких тяжестей быстро затекала. Ну, знаете, когда вы потеете вот так, как я, что с вас льёт, как из ведра, наступает момент, когда вы… когда вы… ну, когда вы начинаете неистово чесаться и повизгивать. Вы внутри железной сковородки, ваши руки торчат снаружи; вот так вы и существуете; между вами и миром нет ничего, кроме железа, и как вы дошли до жизни такой? Быть рыцарем – это тяжкая засада, как бы это ни звучало. Сначала чешется что-то одно, потом другое, потом ещё что-нибудь, и эта чесотка распространяется и распространяется, и, наконец, всё тело начинает зудеть, и никто не может себе представить, что ты при этом чувствуешь, настолько это неприятно. И когда мне стало совсем худо, и показалось, что я больше этого не вынесу, муха пролезла сквозь забрало и уселась мне на нос. Я замотал головой и попытался поднять забрало, но куда там! Челюсти забрала застряли и не поддавались, и я не мог сдвинуть решётки с места; я мог только трясти головой. Голова, которая к этому времени уже раскалилась и трещала, и муха – ну, вы же знаете, как ведёт себя муха, когда у неё появляется уверенность, что нужно проявлять активность – она не обращала внимания на тряску ровно настолько, чтобы переместиться с моего носа на губу, а с губы переползти на ухо, и жужжать, жужжать повсюду, и продолжать жужжать. и кусаться так, что человек, и без того страдавший неимоверно, не начинал вовсе сходить с ума. Господи, зачем ты придумал такую пытку? Вчём я провинился пред тобой? Аминь! Так что я сдался и попросил Алисанду снять шлем и освободить меня от назойливой гостьи. Она роасстаралась вовсю и скоро муха улетела по своим делам. Затем она вынула из сундука всё необходимое и наполнила кубок водой, я выпил, а затем встал, и она вылила остатки внутрь доспехов. Доспехи зашипели и задымились. Вы и представить себе не можете, насколько это было освежающе. Хотя если бы тогда мне просто плюнули на голову, я был бы длагораден не менее. Она продолжала приносить и лить воду на меня и доспехи, пока я как следует не промок и не почувствовал себя вполне комфортно. Было так приятно освежиться – и обрести покой. Но в этой жизни нет ничего совершенного, а разное время человеку хочется разного, и для большинства жизнь состояит из того, что когда что-либо нужно, этого как раз и нет! Это состояние называется бедностью, но и богатые тоже плачут, и у них в жизни есть моменты, когда под рукой чего-то нет, и взять это неоткуда! Упав посреди улицы с инсультом, в последнее мгновение жизни миллиардер с горечью вспоминает о спасительной таблетке, которую он оставив в прихожей у телефона…