Я здесь живу - стр. 42
Мы закивали поспешно:
– Простили, простили!
Серёга вздохнул и снова ушёл за куст.
Сразу же они показались с другой стороны – должно быть, с отцом – и вместе пошли по улице. Было слышно, как Серёга канючит:
– Меня же простили! Можно я пойду на тренировку?
При этом он быстро-быстро перебирал ногами, чуть ли не бежал, чтобы успеть за высоким сутулым человеком, который молча уводил его с нашего края улицы. От Катькиного двора, от турника.
Костя закричал вдогонку:
– Мы же простили!
Но Серёгин отец его как будто и не слышал.
Лёня тоже подходил к нашему забору. Спросил у меня, как нога. Потом зачем-то стал объяснять:
– Вот, у нас здесь тренировка, у Малининых турник…
И вопросительно поглядел на Костю: мол, пойдёшь?
А Костя как будто не понимает, что его зовут. Или в самом деле не понимает?
Может, сердится ещё? У меня вчера как нога болела – я и то не сержусь.
Я Костю толкаю локтем: что, мол, стоишь? Иди тоже к Малининым – тренироваться! Мама не рассердится, я ей скажу, что ты здесь, рядом…
А Костя стоит – и ни с места.
Лёнчик потоптался ещё, сказал:
– Ёжик солёный.
Потом спросил – почему-то у меня:
– Ну, я пойду?
Из нашего двора было видно, как чьи-нибудь ноги время от времени взлетают над Катиным забором, через улицу от нас. Это означало, что у кого-то получилось сделать такое упражнение, как Катя нам показывала: подтяжка, кувырок, а дальше – ноги-ножницы… Или какое-то ещё…
Ноги то застывали вертикально – ступнями к небу, то проскальзывали быстро, обе вместе или одна за другой.
Чаще всего это были ноги в подвязанных сандалиях. Одну сандалию держала на ноге синяя ленточка, другую – жёлтый шнурок.
Я подумала: это же Лёнчик летает над турником. Выходит, он и вторую сандалию порвал…
21. Звезда Енот
Мама вернулась радостная. Сказала – завтра последний день в хозяйстве, а потом всё, домой!
И давай нас тормошить:
– Пойдёмте, прогуляемся напоследок! Сходим в Собакино. Уж такое красивое село! А может, и искупаемся в пруду. Знаете, какой там пляж!
Мы с Костей переглянулись. Мама заметила, но поняла по-своему.
– Лена, – спрашивает, – как твоя нога? Не болит?
Я говорю:
– Болит. Но вы идите без меня, я не обижусь.
Костя ушёл с мамой, и это означало, что его никто не тронет, ни липовские, ни собакинские. Вдобавок они и Пальму взяли с собой.
А мне вовсе не хотелось в Собакино. Мне было стыдно перед этим селом, на которое мы с Костей, сами того не желая, возвели напраслину. Липовские могут теперь упрекать собакинских, что никто из них не пустил в дом нашу маму с двумя детьми, – а ведь она в их же, собакинское, хозяйство и приехала!