Я вернусь через тысячу лет. Книга 1 - стр. 20

– Ты и в это вникла?

– Пора привыкнуть к моей манере. Если уж браться за проблему, то в комплексе, со всеми окрестностями. Иначе что?

– Твоё самое презираемое: верхоглядство.

– Ну, мне иначе неинтересно… Короче, Шур, если бы Тушин не улетел, остался бы на Земле, он был бы, мне кажется, не из последних здесь.

– Я в этом никогда не сомневался.

– Зато другие сомневаются. Мол, астронавт, вернувшийся в другой земной век, обречён на комплекс неполноценности. И ты тоже повторил это в своём докладе о Рите. Помнишь?

– Было… Но ведь я излагал чужой спор. Это не мои мысли.

– Однако они и не возмущали тебя! Ты принял их как норму. А Тушин их разметал. Легко, спокойно… Дело в том, кто вернётся, какой человек. Один – отстанет. Другой – нагонит. Но чтоб отстать, не обязательно улетать в космос. Дураки, увы, никак не переводятся.

– Ты права. Это вечная проблема. Как любовь и смерть.

– Шур, я серьёзно.

– И я! Разве можно несерьёзно говорить о дураках? Каким же выводом ты их пригвоздила?

– Простым. Умный человек приспособится к любому веку и не будет лишним. О дураках же чего грустить? Они и в своём веке мешают. Да и не вернутся к нам дураки из космоса, потому что не попадут туда.

– Следовательно, проблемы нет?

– Ты толковый ребёнок. Но я ещё не кончила.

– Представляю, куда мы придём дальше.

– Терпи.

– Только ради великой цели…

– Какая же цель тебя вдохновляет?

– Надеюсь после лекции поцеловать тебя. Ждал целую неделю.

– А теперь зачем-то ждёшь конца лекции…

Шалея от радости, я притягиваю Таню к себе и целую её горячие губы, её глаза, её пылающие щёки. Она робко отвечает на мои поцелуи, а потом вдруг отстраняется.

– Ты с ума сошёл! – говорит она. – Кругом же люди!

Но люди спешат мимо нас по движущимся лентам тротуаров и, кажется, ничего не замечают. Никому до нас нет дела.

В нескольких шагах, за палисадником, я вижу террасу детского сада. На ней низенькие столики, горка санок. И никого нет. Терраса пуста и темна. И в окнах темно.

Я тащу Таню на террасу, отыскиваю на полу, возле барьера, санки, и мы садимся на них и снова целуемся. Теперь с улицы нас не видно. И мне опять, как когда-то давно, на городском катке, кажется, что лучше этого ничего в жизни быть не может.

Через полчаса мы снова идём по улице, и снова ловим пушистый снег горячими ладонями, и снова несутся внизу под нами низенькие обтекаемые, как капли, разноцветные биолёты.

Впереди, над высоким синим куполом Центрального концертного зала, пляшут разноцветные огни, впиваясь длинными языками в чёрное небо. Как будто гигантский костёр полыхает в ночи над домами. Огни пляшут ритмично, размеренно, и видно, что ими управляет чуткая нервная рука талантливого музыканта.