Я вас не слышу - стр. 30
И тут вдруг появился Юра и предложил совсем иную жизнь, не с обязательной программой действий, а с прогулками вдоль речки, со слушаньем лесных птиц и неловкими объятиями. Сначала был испуг, просто оттого что, оказывается, есть другая жизнь и другое отношение к ней. Надя сначала никак не могла перестроиться и постоянно чувствовала угрызения совести: не выполняет намеченных планов, начала заниматься спустя рукава. А потом вдруг поняла: а с Юрой-то лучше, чем за роялем! Что она видит из-за своего пианино? И кто сказал, что её возьмут в консерваторию? Мама? А она что, музыкант? И потом, Надя сама видела, как порой вздыхает её педагог, Софья Михайловна:
– Деточка, ну что ты опять так зажалась? Шире играй, шире! Смотри, какие у тебя пальцы. Ты всё можешь сыграть, тебе подвластны произведения любой сложности, сама природа за тебя. Только про это знаем ты да я, а нужно, чтобы другие тоже почувствовали весь размах, всю глубину. Ну да ладно, всё еще придет. Количество обязательно перерастет в качество. Ты упорная девочка.
Да, упорная, это точно. Но если не придет? Раньше Надя никогда не позволяла себе сомневаться. А после знакомства с Юрой её все чаще стали посещать дурные мысли. А что, если это действительно совсем не её будущее? Сколько лет она выступает на сцене, а всё никак не может справиться с потеющими ладошками. На выступлениях в пальцы как будто вставляют пластмассовые прутики, она чувствует каждое своё движение, думает о каждом сложном пассаже, который встретится впереди, и испарина выступает на лбу. Ни дома, ни в учебном классе у Софьи Михайловны такого с ней не случается. И легко, и широко всё звучит. И Надя чувствует в себе потенциал, что может, как говорит преподаватель, ещё легче и ещё шире.
А вдруг это болезнь, и она никогда не преодолеет страха перед сценой? Что ждет её впереди? А Юра – вот он, рядом.
Она ничего не стала говорить маме, а вот с Софьей Михайловной решила посоветоваться. На одном из уроков, в перерывах между упражнениями, у Нади вдруг вырвалось наболевшее, она как будто заговорила сама с собой:
– А может, и не нужна мне никакая консерватория? Вы же знаете, что я – не артистка; может, лучше пойти в наш институт культуры, на хоровое отделение, к примеру, или на пед? Буду других учить. Ну, боюсь я сцены! Это если начистоту, – и Надя повернула голову к педагогу.
В аудитории повисла неприятная пауза. Софья Михайловна, по своему обыкновению, задумчиво смотрела на туфельки. Надя знала, что учительница услышала вопрос и теперь размышляет, как лучше ответить. Это ожидание было для Нади невыносимым; ей стоило таких трудов сказать то, что волновало её больше всего на свете. Она попыталась не паниковать и сосредоточиться на разглядывании грязно-бежевых стен и огромных, практически от пола до потолка, окон. Почему-то в классах на окнах не было штор. И каждый раз, когда в окна светило солнце, зайчиками прыгая по клавишам, казалось, что это не она, Надя, играет, а солнечные лучики выстреливают радостными звуками. Со стен смотрели строгий Бетховен с копной волос и твёрдым подбородком и смешливый Моцарт в парике, который совершенно ему не шёл. Великие композиторы, казалось, тоже ждали вердикта старой учительницы.