Я у мамы дурочка - стр. 16
– Какой возраст у ваших трудных учеников?
– Они взрослые, это заключённые. Вы знаете, у нас в городе есть колония для рецидивистов.
– Вы… преподаёте рецидивистам? Что вы им преподаёте?
– Русский язык и литературу.
– И вы не боитесь заходить к ним? – Я посмотрела на её живот и отвела глаза.
– Нет, не боюсь. К мужчинам не страшно, это к женщинам нельзя ни в коем случае. Их даже охрана боится.
Мы выходим на последней остановке. Я и не подозревала, что колония рецидивистов может быть в городе, всегда думала, что они где-то в малонаселённых местах страны.
Входим в какую-то комнату. Несколько мужчин в военной форме сидят, стоят, курят, и все улыбаются мне. И я привычно улыбаюсь в ответ, только мелькает мысль: какие же они все сытые, форма буквально трещит на их плотных фигурах.
И вдруг один из них подходит ко мне:
– Не узнаёшь меня? Клуб молодых литераторов, я Алексей, – он называет фамилию. – Вижу, что не узнаёшь.
– В Клубе ты был таким худющим! И мечтал после истфака поехать в колхоз?
– Да, помнишь, мы ютились с мамой в одной комнате, и вообще – тянуло меня к земле. Казалось, горы сверну. Три года боролся с колхозом, который разваливался на глазах. Чужой я там был. Вернулся – работы никакой, жить негде… Предложили пойти в органы. Оказался здесь, в охране. Пойдём на воздух, учительница тебе пропуск оформляет.
У входа к нам бросается пожилая женщина:
– Сынок, передай сигареты, очень тебя прошу!
– Пошла отсюда! Целый день ходят и ходят…
Я онемела, но он даже не заметил моей реакции.
Идём внутрь, в зону. Впервые вижу эту систему дверей, когда входишь в комнату, а перед тобой стена, следующая дверь сбоку. И так надо пройти через две-три комнаты…
Зал как в среднем кинотеатре, и сидят в нём обыкновенные люди, они совсем не походят на бандитов и убийц! Только один, во втором ряду, как-то соответствует моим представлениям – узенький лоб, волосы как проволока, широченные плечи, руки, обнажённые до локтей и покрытые волосами…
Я читала им стихи, пока могла вспомнить хоть одну строчку. Прочла им все, что написала до этого.
Как они слушали, какая стояла тишина! И у того, во втором ряду, по лицу катились слёзы.
После меня вышел на сцену военный, начальник, очевидно.
– Вы, свиньи! Человек потратил на вас выходной, она работает, между прочим, в отличие от вас, которые не хотят работать!
Я была просто оглушена! Неужели с людьми нельзя говорить по-человечески? Я же видела их глаза! И видела в них людей учительница, которая не боялась входить к ним в класс на девятом месяце.
В кабинете я сказала этому начальнику всё, что о нём думаю.