Я – телепат Сталина - стр. 23

Жизнь моя была насыщена самыми разнообразными событиями. Иначе и быть не могло, ведь я ездил по миру, встречался со множеством самых разных людей. Среди моих знакомых были представители разных слоев общества. Хочу рассказать, как однажды ко мне за помощью обратился князь Адам Людвик Чарторыйский[34]. Чарторыйский был князь, а не граф, но в моих «воспоминаниях» он почему-то превратился в графа. И история поисков пропавшей бриллиантовой броши была напечатана в сильно сокращенном виде. Кое-кто решил, что советским читателям совершенно не интересна история поиска княжеских драгоценностей. А история эта заслуживает того, чтобы остановиться на ней поподробнее.

Пропажа на самом деле была ценной, брошь стоила целое состояние. На мелкую пропажу князь бы и внимания не обратил. Мы не договаривались насчет того, что князь заплатит мне 25 процентов от стоимости броши. С учетом огромной стоимости броши то была бы неслыханно большая сумма. Не могу даже представить, чтобы я поставил подобное условие. У меня на это не хватило бы наглости. Князь сказал, что он хорошо вознаградит меня в случае успеха, я понял, что он меня не обманывает, и согласился помочь. Наверное, цифра 25 процентов появилась по аналогии с советскими законами, по которым нашедшему клад полагается именно столько от его стоимости. Впрочем, это не имеет значения. На других искажениях правды останавливаться не стану, расскажу, как оно было на самом деле.

Чарторыйский, несмотря на свое богатство, был весьма добрым и совестливым человеком. Он был очень религиозен. «Я уверен, что кражу совершил кто-то из моей многочисленной прислуги, – сказал мне князь. – Больше некому. Но я боюсь бросить тень на невиновного и не хочу, чтобы взаимные подозрения отравляли атмосферу в моем замке. Полиция только внесла смятение. Они подозревали всех и каждого, но пропажу так и не нашли. Поэтому я обратился к вам».

Граф представил меня как художника, которому предстояло написать его портрет и сделать несколько красивых зарисовок. Рисовать я совершенно не умею, но примерно представляю, как должны вести себя художники. С карандашом в одной руке и альбомом в другой я ходил по замку, время от времени что-то черкая в альбоме. Если бы кто-то заглянул в альбом, то очень бы удивился. Вместо того чтобы делать зарисовки, я записывал на идиш тех, кого успел прощупать на предмет кражи. Список мне был нужен для того, чтобы убедиться в том, что я не пропустил никого из прислуги.

Мысли прислуги были самыми разнообразными. Порой я смущался, наткнувшись на нечто этакое, о чем и писать неприлично. Некоторые думали об украденной броши, но не так, как если бы украли ее сами. Они подозревали, что это мог сделать кто-то другой. К тем, кто был на подозрении у других слуг, я присматривался с особым тщанием. День прошел без толку, к вечеру второго дня в замок приехала пани Мария, жена князя. Стоило мне пройти мимо ее горничной, которая сопровождала княгиню повсюду, как я понял, что передо мною воровка. Но понял еще кое-что. Девушка, чьего имени я называть не стану, глубоко и искренне раскаивалась в содеянном. Она взяла брошь под влиянием минутного порыва. Побудила ее к тому тяжелая болезнь отца, которая бедственно сказалась на положении семьи. Но теперь брошь жгла ей душу и тело (про тело сказано в прямом смысле, потому что брошь она прятала за корсажем). Девушка раскаивалась, она хотела исправить свою ошибку, но не знала, как это сделать. После того как полиция перерыла весь замок Чарторыйских сверху донизу, подкинуть брошь на место или куда-то еще было невозможно. Улучив момент, я поговорил с горничной княгини наедине. Рыдая, она призналась мне в краже и умоляла спасти ее от позора. Она утверждала, что в противном случае наложит на себя руки, и я понимал, что это не угроза и не бахвальство. Несчастная девушка и впрямь могла повеситься, потому что жизнь с клеймом воровки представлялась ей невозможной. И еще я чувствовал, то есть – знал, что больше никогда в жизни она не запятнает своих рук кражей или каким-то еще преступлением. Чего только не случается в жизни! Иногда человек может совершить проступок или даже преступление под влиянием минутного порыва. Суть не в проступке, а в натуре человека. Я поверил несчастной девушке (у меня были на то веские основания) и решил ей помочь. Решил спасти ее от позора. Но как объяснить князю находку броши? Ведь он непременно начнет задавать вопросы. Там, где обычный человек мог бы ответить: «Не могу того знать», я должен был дать исчерпывающий ответ. Иначе невозможно, ведь я способен видеть то, чего не видят другие. Положение было сложным, но я нашел выход. Для этого мне пришлось обвинить невиновного, но угрызения совести не мучают меня, потому что обвиненным оказался слабоумный идиот, сын княжеского камердинера. Князь благоволил ему, он вообще был сострадательным человеком, а никакого спроса со слабоумного не было. С таким же успехом можно было обвинять птицу, утащившую в свое гнездо какую-нибудь яркую безделушку.