Я тебя придумала - стр. 86
— Я не могу!
— Можешь. Смотри!
С усилием повернувшись, я увидела застывшую сценку — мужик с ножом, кинувшийся на Олега, брат, тщетно пытающийся избежать удара, и я, подавшаяся вперёд в безумном порыве…
— Что ты видишь? Отвечай!
Я слишком хорошо знала, что он хочет мне сказать.
Именно из-за этого я и лежала в больнице.
Я слишком хорошо понимала, что действительно могла спасти брата.
— Если бы я тогда не струсила, испугавшись за свою жизнь, может, у меня бы получилось выбить этот нож. Я сидела достаточно близко, — ответила я внезапно помертвевшими губами.
— Верно, — спокойно сказала тьма. — Но ты испугалась. И до сих пор боишься. Боишься даже вспоминать об этом. Трусишка!
После этих слов невидимые руки вдруг отпустили, время вновь возобновило свой ход, и я, не успев отвернуться, увидела тот, самый последний, страшный удар.
Почему-то мне показалось, что ударили не брата, а меня. В животе стало горячо и мокро, а ещё — невыносимо больно, и я скривилась, согнулась, чуть не упав на землю, но не отрывая глаз от умирающего брата.
— Нет… — эхом повторила я вместе с собой из прошлого.
По иронии судьбы сразу после того, как эта мразь ударила ножом Олега, к нам подоспела помощь. Но ничто уже не имело значения.
Брат умер через два часа.
Я ничего не успела ему сказать.
И сейчас я всё-таки упала на землю, сгорая от боли и острого чувства вины. Всё то, что я так старательно заталкивала внутрь эти долгие годы, вдруг встрепенулось, проснулось, как медведь по весне, и вновь решило начать мучить меня.
Я выла и корчилась на земле, словно дикий зверь, не в силах справиться с этим неожиданным раздвоением личности — сейчас я была и Полиной, страдающей по умершему брату, и Олегом, смертельно раненым в живот.
Мне кажется, я не смогла бы этого вынести. Оракул всегда пытался свести с ума тех, кто к нему приходил, самыми ужасными воспоминаниями. Заставлял вновь пережить самые мучительные моменты из жизни, вновь почувствовать всё то, что когда-то причиняло боль, всколыхнуть её, как ты думал, давно угасшую.
Но в тот момент, когда я уже почти сошла с ума от раздирающей изнутри боли — как физической, так и душевной — в пространстве вокруг меня закружились какие-то странные снежинки. Они упали мне на нос, пощекотав его, на щеки, растаяв и смешавшись со слезами. А потом вспыхнули чьими-то ярко-голубыми, как сапфиры, глазами.
— Соберись, Линн! Ты — это только ты. Не твой брат! Он давно умер, и ты больше ничем не можешь ему помочь. Соберись, Линн!
Чьё-то ледяное, но ласковое дыхание коснулось щеки, а потом боль схлынула.