Я раб у собственной свободы… (сборник) - стр. 13

хоть каплю вечной мерзоты.

Мы все умрем. Надежды нет.

Но смерть потом прольет публично

на нашу жизнь обратный свет,

и большинство умрет вторично.

Человек – это тайна, в которой

замыкается мира картина,

совмещается фауна с флорой,

сочетаются дуб и скотина.

Взрывы – не случайный в мире гость;

всюду то замедленно, то быстро

воздух накопляет нашу злость,

а она – разыскивает искру.

По странам и векам несется конница,

которая крушит и подчиняет;

но двигатель истории – бессонница

у тех, кто познает и сочиняет.

На безрассудства и оплошности

я рад пустить остаток дней,

но плещет море сытой пошлости

о берег старости моей.

Глядя, как играют дети,

можно быть вполне спокойным,

что вовек на белом свете

не пройдут раздор и войны.

Когда усилия науки

прольют везде елей и мед,

по любопытству и со скуки

все это кто-нибудь взорвет.

Служа истории внимательно,

меняет время цену слова;

сейчас эпоха, где романтика

звучит, как дудка крысолова.

Весомы и сильны среда и случай,

но главное – таинственные гены,

и как образованием ни мучай,

от бочек не родятся Диогены.

Бывают лица – сердце тает,

настолько форма их чиста,

и только сверху не хватает

от фиги нежного листа.

Душой своей, отзывчивой и чистой,

других мы одобряем не вполне;

весьма несимпатична в эгоистах

к себе любовь сильнее, чем ко мне.

Когда сидишь в собраньях шумных,

язык пылает и горит;

но люди делятся на умных

и тех, кто много говорит.

Всегда сильней и выше песенник,

и легче жить ему на свете,

в ком веселей и ярче висельник,

всегда таящийся в поэте.

Воспев зачатье и агонию

и путь меж ними в мироздании,

поэт рожден прозреть гармонию

в любом и всяком прозябании.

В стихах моих не музыка живет,

а шутка, запеченная в банальности,

ложащаяся грелкой на живот,

болящий несварением реальности.

Нельзя не злясь остаться прежним

урчаще булькающим брюхом,

когда соседствуешь с мятежным

смятенно мечущимся духом.

Жрец величав и строг. Он ключ

от тайн, творящихся на свете.

А шут – раскрыт и прост. Как луч,

животворящий тайны эти.

Владыка наш – традиция. А в ней —

свои благословенья и препоны;

неписаные правила сильней,

чем самые свирепые законы.

Несмотря на раздор между нами,

невзирая, что столько нас разных,

в обезьянах срослись мы корнями,

но не все – в человекообразных.

Бесцветен, благонравен

и безлик,

я спрятан в скорлупу

своей типичности;

безликость есть

отсутствие улик

опасного наличия

в нас личности.

Наука наукой, но есть и приметы;

я твердо приметил сызмальства,