Я пасу облака - стр. 4
– Большой труд… Облака пасут…
Больше я не задавала вопросов. Слишком хрупким, слишком важным показался мне его ответ. Я просто дала деру, умчалась, чуть не позабыв сказать “до свидания”. На бегу я обернулась и помахала ему, и его глаза – открытые – встретились с моими, и в них сияло то, что можно назвать только величием.
Я не очень поняла, как это – пасти облака, но рассудила: профессия достойная, самая подходящая для меня. И стала высматривать этих пастухов. В любую погоду. Притомившись, задергивала окно и ложилась на кровать, но не засыпала, развлекалась, стараясь придумать пастухам имена, и при свете фонарика рисовала эскизы их плащей и обуви, а также облака, которые они называли своим домом.
И образ пастухов на этом сонном поле все-таки навевал сон. И я бродила среди них в зарослях чертополоха и терновника, и на меня возлагали не такую уж странную обязанность – всего лишь спасать мимолетные мысли, которые, будто клочки шерсти, застревают в гребешке ветра.
Амбарные танцы
Сознание ребенка, словно поцелуй в лоб, открыто и непредвзято. Оно кружится, как балерина на самом верху высокого глазированного торта, сладкого и ядовитого.
Обыденное озадачивает ребенка, в необычайное он углубляется как ни в чем не бывало, пока отсутствие покровов не начинает пугать и сбивать с толку, и тогда он ищет укрытие, жаждет хоть какой-то упорядоченности. Ребенок взглянет мельком, выхватит крупицы информации и смастерит из своих истин немыслимое лоскутное одеяло – истин диких, лохматых, которые с правдой и рядом не лежали.
>Колодки для детской обуви, Патти Смит. Предоставлено автором фото.
Беспощадный жар этого труда может порождать нечто дивное, но часто получается лишь прореха в мерцающем сумраке, из которого только предстоит вырваться и выпутаться. Конец каната, скользящий над ареной цирка, как никогда далекой и ослепительной.
Вокруг – стены, и сознание, совершая нечеткие пируэты, улавливает обрывки шифра – где фламандское слово, где вырезанный на кирпиче иероглиф.
Восклицания! Вопросы, откуда мы, где наш предел.
В детстве, отчетливо ощущая, что мы родом вовсе не отсюда, мы заглядываем в самую глубь себя и вытаскиваем на свет чужака, индуса. Мы выходим на открытую равнину, на “золотую равнину”[4]. Но чаще набредаем на облако – “есть племя, что живет на облаках”[5]. Таковы наши детские мысли.
В конце концов мы уясняем, как все устроено на самом деле. Опознаем себя: пальцы – мамины, ноги – папины. Но сознание – совсем другое дело. Насчет сознания никогда доподлинно не узнаешь.
Ведь сознание кружит точно бешеная собака, точно перекати-поле, точно обод колеса. Сознание – единственная наша часть, способная на трансмутации, и, наверное, только его фортели спасают нас от превращения в исправную машину. Сознание – это картина. А вон там, в уголке, еле намеченна я спираль. Может, вирус, а может, духовная татуировка.