Я из Зоны. Небо без нас - стр. 49

– Слухи ходят, лаборатории есть. Наследие советской эпохи и гонки вооружений. «За ценой не постоим!» и это во всем выражалось. Правильно, победителей не судят, но… – Трофимыч подошел к «разрядке» и начал всматриваться.

– Но мы проиграли? – закончил я.

Трофимыч многозначительно промолчал. Я взял из пакета бутерброд. Крайний. Неровно разломал белый хлеб, разделив по кусочку колбасы. Третий кусочек повертел и положил Трофимычу. Он подсел, хмыкнул и поменялся бутербродами:

– Ешь, тебе еще расти.

– Куда ж еще? И так почти метр девяносто, – сказал я. Бутерброд казался верхом кулинарного искусства. Эх, в следующий раз возьму батон и две палки, нарежу… В следующий раз, в медицинском пункте, поправил я сам себя.

– Вширь расти. Жердь худющая.

Трофимыч откусывал меленькими кусочками и тщательно пережевывал. Открыл бутылку и налил в стакан.

Пока я мучился от кошмаров, спирта в баклажке существенно уменьшилось. Интересно, что ж ему снится, если он не хочет ложиться спать?

Трофимыч оценивающе посмотрел на меня и добавил:

– Не, расти вверх. Не знаю, как сейчас, в мое время рядовому выше сто девяноста, положена двойная пайка. Рост измеряют в медчасти, так что у тебя проблем не возникнет. Скажешь начмеду, он штамп и роспись поставит.

– Угу, – промычал я, заглатывая последний кусок колбасы, – что, правда?

– Ну, ты, Кузьма… Сам же служишь в пункте, а не знаешь прописных истин, – сказал Трофимыч.

Я не успел объяснить, что этим еще не занимался. Сталкер бросил бутерброд на стол, схватил лежащий рядом автомат.

– Туши лампу, – скомандовал он, перемещаясь к перевернутой вагонетке.

Я ткнул выключатель, обжегся о горячий металл. Свет неторопливо погас. За спиной вспыхнула, зашипела аномалия и через минуту погасла.

Нас окружила темнота.

«Туша» зашевелилась. Дернулась уродливая голова. Послышался странный звук, похожий на всхлипывание. Я опустился на корточки. Да и створки теперь перестали казаться надежной защитой. Трофимыч же присел на колено и направил ствол в сторону двери. Черт. Я ж еще и прикалывался, что у «туши» две жизни.

Глаза привыкали к темноте, постепенно я начал различать контуры створок. Небольшой кусочек свободы, окошко, виднелось тусклым пятном. В Зоне наступило утро, и скудные солнечные лучи едва освещали нутро помещения колхоза.

Пробежали несколько минут, и в окно сунулась морда зверя. Собака! Я плохо различал очертания, но понимал, в плане красоты они не далеко ушли от туши. Собака засунула нос и медленно стала водить им. Казалось, она вдыхает каждую молекулу и анализирует ее, составляя четкую картину – что же там скрывается в темноте.