Я, Хобо. Времена смерти - стр. 43
– И всё, – сказал капитан. – За три-то года.
– Маловато, что и говорить, – согласился штурман. – Эх, Марта, Марта, как тебя угораздило… Чего боялись, того и наглотались.
В Первую вахту, как и явствует, входили космачи самые опытные, авторитетные, в экспедиции самые высокопоставленные – ответственные. На то и Первая вахта. Перворазников в рубке не было, только серьёзы, коим Земля всегда далеко, чёрт не брат, а Император – незваный родственник. Но эмоционально-интеллектуальный настрой в рубке сейчас был как у боксёра, по очкам выигрывавшего весь бой и пропустившего нокаут за секунды до победного гонга. Грогги, долго ли, коротко ли, – пройдёт, но факт поражения уже в биографии, ни изменить, ни скорректировать, и реванш невозможен. Звездолёт «Дмитрий Фон-дер-Флаас» капитана Марты Кигориу, взявший Императорскую Дюжину три года назад, «Сердечник-16» не встретил.
Судя по всему, Кигориу начала работы по развёртыванию операции «Первый Форт». С известной долей приблизительности поддавалось оценке, что работы были по каким-то причинам прерваны около полутора лет назад – то есть на середине… Это было страшно, более того, это, с гораздо большей вероятностью, было почти смертельно, ибо заднего хода у «Сердечника» не было.
– Н-да, – сказал соператор Лен-Макаб. – Как бы с Мартой не было бы крайнего худа…
– Не каркай, – сказал Мьюком. – Рано.
– Рано? Не поздно?
– Не каркай! – сказал Шкаб.
– Объект у Тройки уходит в тень и за горизонт, – сказал слева, из-за толпящихся, оптик-два Пиранд с своего поста. – Восемьдесят пять минут ночных.
– Принял, пометил, – откликнулся штурман-два Мучась.
В рубке воцарилось молчание. Никому нечего было сказать.
– Есть охота, вот что, – сказал Шкаб.
– Фак перефольнофаффя? – спросил Пол Мьюком.
Он и Люка Ошевэ (по прозвищу Шкаб) считались друзьями и питали некую общую слабость к публичным проявлениям взаимного панибратства. Нарочитый акцент, с которым Мьюком задал вопрос, как и сам вопрос, являлись затёршейся уже хохмой, а среди молодёжи хохмой уже и легендарной. Вообще сказать, начальник экспедиции статский советник Мьюком не обладал затейливым юмором. Сознавая это, он не тщился поражать окружавшее его внимание всякий раз новым блеском приличествующей случаю остроумной фразы. Когда доводилось и было уместно пошутить, он, ориентируясь по смыслу, использовал поговорки одни и те же, немногие, расхожие и популярные, не брезгуя и бородатыми, разве что чуть-чуть, иногда, рискуя экспериментировать с интонациями. Легенда же к использованной им только что старинной – пятигодичной давности – хохме гласила: некогда где-то Шкаб выгребся из плотного метеоритного дождя, выгребся без единой дырочки и первым делом, когда его, мокрого и белого, вытянули за руки и за уши из переходника, потребовал – рому, и известный Ульке, потерявший некогда где-то с кончиком откушенного языка половину выговариваемых букв, с пониманием похлопав Шкаба по макушке, под общий облегчённый хохот осведомился: фак рому или брому? неоффёфлифо ты фак-то, перефольнофаффя, малфик?.. Никакого искусства, и никакой удачи, и никакой электроники ни одному космонавту не хватит вывести малый корабль из плотного дождя. Здесь в полной мере царит бог, но часть лавров бога, если он вдруг сыграл за, так или иначе достаётся пилоту, и тут уж хочешь не хочешь, а рождаются легенды…