Я дрался в Сталинграде. Откровения выживших - стр. 24
Была еще зима, но в этих местах уже чувствовалось дыхание весны: дни становились длиннее, солнце поднималось все выше и выше.
Операция по разгрому немецких войск в окружении приближалась к концу. Кольцо существенно сжалось, враг понес огромные потери в живой силе и технике. Горючее для танков давно уже кончилось и немецкие танкисты их несколько вкопали в землю, используя как доты, но боеприпасы таяли. Как говорили солдаты, немец становился не тот.
Сегал Ефим Иосифович
Лейтенант, командир взвода 201-го стрелкового полка 84-й Краснознаменной имени Тульского пролетариата стрелковой дивизии
В середине лета 1942 года появились первые признаки того, что мы будем скоро наступать или нас перебрасывают на другой участок. Во-первых, нас стали лучше кормить, во-вторых, все старшины рот вдруг стали щеголять в новом обмундировании.
В последних числах июля нам передали приказ комполка: подготовить передачу линии обороны «сменщикам». Нас вывели с передовой, дали два дня отдыха, организовали баню, вошебойку, парикмахеров. Мы совершили марш до какой-то станции и загрузились в эшелоны, выделили по три эшелона на полк. Куда нас перебрасывают, никто ничего не знал. Но мы понимали, что нас обязаны пополнить, в строю оставалась треть личного состава, а в моей роте, например, было всего два взводных. Нас повезли в объезд Москвы и только тут объявили: «Едем к Сталинграду!» В Мичуринске была долгая остановка, мы простояли целые сутки, и здесь к нам прибыло пополнение, четверть которого составляли опытные красноармейцы-фронтовики, выписанные из госпиталей после ранений, остальные, узбеки и местные призывники, с домашними торбами за спиной. Среди пополнения было два старых еврея, обоим лет за пятьдесят, видно было, что оба из «местечковых» или из «западников», как тогда говорили – «из старорежимных».
Один из них был совсем больной, из-за язвы желудка у него постоянно были кровавые рвоты, ну куда такого в стрелковую роту? Я пришел к комбату и попросил перевести этого бойца в тыловое подразделение. Стоим втроем: я, комбат Тувов и комиссар батальона Серебрянников, и комбат мне отвечает: «Мы здесь все трое евреи, и если я этого бойца отправлю в тыловое подразделение, то сразу про нас троих скажут, что мы, евреи, своих прячем подальше от передовой. Я не могу на это пойти». Тогда я пошел к комиссару полка, майору Андрею Андреевичу Драннику, объяснил ситуацию с этим больным красноармейцем, и комиссар, уникальный, добрейшей души человек, приказал перевести его в полковую похоронную команду. А второго пожилого еврея я оставил в роте, он постепенно освоился, притерся к русским бойцам, провоевал в нашем батальоне целый год, до самого Белгорода, и был убит уже летом сорок третьего года.