Я дрался на танке. Фронтовая правда Победителей - стр. 51

Я молча слушал их перебранку, мне было все равно, где придется служить. Выгрузили нас в городе Ново-Хоперск Воронежской области и строем повели в часть. Навстречу едет подвода с солдатом. Мы кричим ему: «Ноги подыми!», он поднял одну ногу, мы увидели на ней кирзовый сапог и обрадовались, что с обмотками мучиться нам не придется. Но пришли в часть, нас переодели в красноармейское обмундирование, выдали армейские ботинки и… обмотки, которые мы назвали «гусеницами». Свои «гражданские» вещи нам приказали сложить в вещмешки и чемоданы и сдать. Нас сводили в баню, остригли наголо. Ботинки мне достались на три размера больше, других не было, и я к тому же слишком туго намотал обмотки, но от ощущения гордости, что я наконец-то в рядах Красной Армии, у меня все оттаяло в душе. Выяснилось, что мы попали в новый формируемый артиллерийский полк на конной тяге, часть № 1894, и вскоре нам приказали построиться. К нам вышел командир полка, невысокого роста шустрый майор, и приказал: «Сапожники, повара и портные, два шага вперед!» Оба Николая стали ругаться, кому из них «выходить в повара», и «старший» Николай просто вытолкнул вперед из строя своего «младшего товарища». На призыв майора отозвался еще ряд новобранцев, а нас, «не обладавших блатными специальностями», повели в большой пакгауз, где находились наши казармы. Стояли рядами раскладушки с постельными принадлежностями. Мы разместились, и так началась моя служба. Незадолго до моего призыва из армии демобилизовался мой старший брат Лева, который советовал по прибытии в часть сразу написать заявление с просьбой о направлении в военное училище, но сказал: «Примут тебя в училище или нет, это вопрос, но пока суд да дело, это займет время службы», и на второй день я подал просьбу о направлении меня в танковую командирскую школу. И пока ждал ответа, «впрягся в армейскую лямку». Направляют на дежурство по конюшне, а я в этом деле мало что понимал, я ведь был городской парень. Один сержант мне приказывает «Сделай это!», другой «Сделай то!», распоряжение, отменяющее первое, и я решил вообще ничего не выполнять, за что сразу схлопотал внеочередные наряды, и, находясь при конюшне, давал лошадям сено, водил их на водопой на протекающую в песках небольшую речушку Хопер. Меня определили во взвод управления дивизиона, комсоргом которого был немец по фамилии Майер. Люди в формируемый полк прибывали постепенно, было много новобранцев с западных областей, присоединенных к СССР в 1939–1940 годах, они плохо говорили по-русски, а в начале июня к нам привезли «приписников», взрослых семейных мужиков, призванных из запаса. Один из них, бравый тамбовский дядя, лет 40 от роду, стал командиром нашего отделения. Начались полевые занятия, мы уходили в поле со стереотрубой, шли мимо железной дороги и видели, как по ней, часто на открытых платформах, везут на восток семьи «гражданских», и бойцы-приписники говорили нам, молодым, что это ссылают в Сибирь «бессарабцев» и «прочих западников».