Я – чеченец! - стр. 20
Стоило в небе появиться серебристой птице, или послышаться далекому гулу реактивных двигателей, как Ибрашка впадал в панику, искал укромное место и прижимался к земле, как ребенок прижимается к мягкой груди матери. Даже тарахтящих в ближнем небе «кукурузников» сельхозавиации боялся Ибрашка.
А мы не боялись самолетов. Нам нравилось смотреть на них, приложив ладонь козырьком ко лбу, провожать металлических ангелов восторженными взглядами в их высоком пути за облаками. Особенно мы любили военные самолеты, оставляющие белый инверсионный след в шелково-голубом небе. Мы вообще ничего не боялись.
По уровню развития Ибрашка на всю жизнь остался ребенком, и мы, дети, часто играли с ним. Но иногда, о, бессмысленная детская жестокость, всячески измывались над дурнем. Обзывали его нехорошими словами, кидали в него куски навоза и камни. Ибрашка долго терпел, но порой и его терпению приходил конец. И тогда он, с налитым кровью лицом, бросался вдогонку стайке обидчиков. Глупые, безрассудные дети! Если бы Ибрашка поймал кого-нибудь из нас, он мог легко, сам того не заметив, отвернуть голову, сломать пойманному забияке шею. Но у нас был один испытанный способ избежать расправы. Когда Ибрашка был уже слишком близко, кто-нибудь громко кричал: Ибрашка, смотри, самолет! А остальные начинали гудеть: вввввввуууууууууууууу. И Ибрашка с размаху падал на землю, иногда прямо на жесткий асфальт дороги и долго лежал, закрыв голову руками. И мы хохотали над ним.
Бедный, безумный Ибрашка. Не самолетов надо было ему бояться. Когда начались бомбардировки, он терпеливо пережидал все налеты в бомбоубежище. Но если в небе не было авиации, он бесстрашно выходил на улицу. Кроме самолетов Ибрашка ничего не боялся. Однажды он вышел из бомбоубежища, чтобы принести детям воды, в то время, когда по селу проводилась зачистка. Его расстреляли из автоматов русские солдаты.
После войны многие, оставшиеся в живых, заслышав гул мирных самолетов, взлеты и посадки пассажирских бортов около аэродрома, невольно вжимают голову в плечи. А некоторые не могут совладать с собой, падают на землю и закрывают голову руками.
28
В центре Шали, сколько я себя помню, жила еще одна сумасшедшая, Дунька. То есть я не знаю, где точно она жила, но увидеть ее можно было в центре, почти каждый день, рядом с универмагом или базарной площадью.
Дунька была русской учительницей, приехавшей в Чечню по распределению. Когда она была еще совсем молодой девушкой, ее изнасиловал один шалинец. Насильник бежал от милиции в горы, а Дунька стала носить ребенка. Говорят, уже тогда она стала немного ненормальной, поглаживала свой разбухающий живот и говорила: не надо никого искать, сажать в тюрьму. Вот он у меня, тут, в самой темной темнице. Того шалинца все же поймали и осудили. Судил советский суд, и насильник отправился отбывать наказание в места лишения свободы. Если бы его судил суд рода, он бы уже никуда не отправился. Но Дунька была русской, приезжей, у нее не было рода, не было ни одного, даже самого далекого родственника, и некому было перерезать горло преступнику.