Я, бабушка, Илико и Илларион - стр. 48
– Ты что?!
– Дай, говорю, рублей пятьдесят, для машины достаточно… Не хочется тащиться пешком…
– Знаешь, что я тебе скажу?.. – В руке у Риголетто сверкнул аршинный нож.
– Ты что, убить меня хочешь? – спросил я.
– Выкладывай деньги! – прошипел буфетчик.
– Обыщи меня! Найдешь хоть один рубль – ставлю два литра!
Риголетто молча схватил меня за воротник.
– Дядя Доментий! Товарищ Доментий! Доментий! Вставай, проклятый, убивают! – завопил я.
Доментий открыл глаза, взглянул на меня невидящим взором, махнул рукой и переложил голову с одной тарелки на другую.
– Отпусти! – взмолился я. – В залог вот его оставлю! Мало тебе этого?
– Мало! – ответил буфетчик. – Выкладывай деньги! Шутки – потом!
– Ладно! – согласился я. – Отпусти меня…
Риголетто разжал пальцы. Я схватил портфель управдома, раскрыл его и потряс над столом. Портфель был пуст. Тогда я вывернул карманы пиджака Доментия. В них оказалось четыре тридцатки.
– Сто двадцать рублей. Гони еще восемнадцать червонцев!
Теперь я перешел на карманы брюк. В них оказалось сто пятьдесят рублей.
– Гони еще тридцать! – сказал Риголетто.
– Бессердечный ты человек! Неужели у тебя детей нет? – попробовал возмутиться я.
– Нету! – отрезал буфетчик.
– Тогда эти тридцать рублей я удержу за бездетность! – сказал я и направился к двери.
– Убери с моих глаз эту падаль, – крикнул Риголетто, – иначе я за себя не ручаюсь!
Я понял, что оставлять здесь управдома опасно.
Взвалив Доментия на плечи, я кое-как выбрался из владений Риголетто.
В ту ночь я, Доментий и Софья спали вместе, в одной постели. Спали безмятежным сном, без всякой прописки, и ни одному из нас не было стыдно.
Кого я вижу!
Вот уже третий год я живу в Тбилиси. В деревне меня называют «городским жуликом», в городе «деревенщиной». Тетя Марта по-прежнему считает меня злостным неплательщиком, управдом Доментий – аферистом, профессора – гастролером, и только для бабушки, Илико и Иллариона – сколько бы институтов я ни кончил – я остался прежним Зурикелой – прохвостом, болтуном и нехристем. Софье все равно, кто я, она не интересуется ни моим прошлым, ни настоящим, ни будущим. Софья греется в моей постели, ест остатки моего обеда. И этого вполне достаточно для ее кошачьего счастья. «Хвосты» по-прежнему неотступно преследуют меня, а моя стипендия лежит где-то в сейфах университетской бухгалтерии и терпеливо ждет – когда же она наконец увидит своего хозяина…
…На дворе мороз. Валит снег. Воет ветер.
Я сижу в комнате тети Марты. Здесь теплее. На столе поет пузатый самовар. Мы медленно тянем горячий чай и мирно беседуем.