XX век как жизнь. Воспоминания - стр. 77
Загладин организован попроще. Но профессионал высшего класса. Умен. Коммуникабелен (на разных языках). Блестяще вел дискуссии во всякого рода рабочих группах. Возможно, перебор по линии гибкости, царедворства.
Ежедневное общение с названными людьми, да и со многими другими, постепенно делало из меня homo sapiens, мыслящую, думающую партийную единицу. За последнее десятилетие много ерунды написано о ЦК КПСС, о том, как работалось на Старой площади. По-разному работалось. Но я пишу о себе, о своей судьбе. Так вот, если из меня что-то получилось, если я стал известным журналистом, если я стал разбираться в политике, то лишь потому, что прошел курс обучения в университете на Старой площади, главном университете моей жизни.
В этом университете меня учили анализировать факты и обобщать их, четко формулировать свои мысли, убедительно аргументировать, уметь отстаивать свое мнение. Учили искусству – важнейшему в политическом диалоге, в политической дискуссии – видеть события глазами своего оппонента. В этом университете мне открыли доступ к достижениям мировой мысли в области социологии, философии, политики, к огромному пласту русской эмигрантской литературы, к серьезным критическим исследованиям советской внутренней и внешней политики. В этом университете я встретил людей, у которых можно было учиться и политике, и жизни.
Я был (старался быть) отличником. И тут таилась опасность. Хорошее знание «учебных дисциплин» могло вести к отторжению чужеродных идеологических «белков», наращиванию догматической, ортодоксальной брони. Но был возможен и противоположный результат. Тончайшая грань, разводящая судьбы людей, в каждом конкретном случае определялась зигзагами биографии, набором факторов субъективного порядка. Мне повезло.
Университет – это значит профессора и преподаватели. Мне тоже повезло. И конечно же главным и основным профессором был Юрий Владимирович Андропов. О нем разговор будет впереди. Постараюсь быть объективным, хотя и не ручаюсь. Боюсь, что симпатия, привязанность, благодарность окажутся сильнее логики фактов.
После смерти Андропова я подрядился писать о нем книгу. Заключил договор. Начал работать. По моей просьбе друзья из КГБ позволили хоть мельком (для начала) заглянуть в некоторые бумаги, имеющие подпись Андропова. Все можно было объяснить. Но не все можно оправдать. И я не стал писать книгу…
Профессор номер два – это, само собой, Бурлацкий.
Федя – личность. Яркий, талантливый человек. С изощренным умом шахматиста: видит все поле, взаимосвязи фигур, возможные комбинации на опережение. Через политическую суету повседневности умел (и пытался учить начальство) пробиваться к глубинным значениям и смыслам событий.