Второй - стр. 37
Рука, которую сжимал Тимур, болела. Его лицо было непроницаемо. Ведь не стал же бы он намеренно причинять мне боль? Тогда неужели кажется? Тогда куда, чёрт возьми, девался мой тройной самоконтроль?
– Приехали, – впервые за долгое время открыл рот Прохор, выскакивая наружу и открывая дверцу со стороны Тимура. Произнесённое вполголоса слово прозвучало как гонг.
Выходить, когда тебя держат за руку, неудобно. Вся на иголках, нервно озираюсь по сторонам, недостаточно заботясь об официальном весе визита. Гонг продолжает тягучее «гоннннн'».
Навстречу как раз открывается тяжёлая створка Храмовой двери, рельефы резьбы смазаны серостью утра, появляется несколько озадаченный Стахий в сопровождении всё ещё растерянного Чи.
Мне стыдно. Я выкинула их всех из головы, мне не стоило так делать, я не имела на это права. Совесть, портящая мне жизнь, изводящая по пустякам, не дающая забыть то, что больше никто не помнит, ненавижу тебя.
Стискиваю зубы. Прогоняю личные травмы на задний план.
– Здравия, – коротко приветствует Стахий, ещё размашисто шагая навстречу.
Тимур и Вениамин не отвечают.
Взгляд старца вопрошающе блуждает по лицам. В глазах мелькают ростки понимания, чего-то серьёзного, но тем не менее неопределённого.
Моя аура везде. Излишне перекаченная силой и концентрированная, плотная, как строительная вата и также хорошо звуко- и воздухоизолирующая. Не люблю вату. Только подумаю о ней, чувствую прилипчивые нити на языке.
Снова нахожу повод укорить себя. Нужно было упражняться. Блюдо хорошо, когда приправлено в меру. Моя аура пересолена. Когда глотаешь такое, невольно сбиваешься с дыхания и хватаешь ртом воздух. От того теперь так трудно разговаривать. Ну и из-за ваты.
Молча смотрю прямо перед собой, стараюсь быть доброжелательной.
– А…, – говорит Стахий.
Начинается.
Нет, не запланированная диверсия. Просто я срываюсь и врежу собственному плану.
Я потеряла контроль над собой, и голова моя как будто не моя и даже приблизительно не представляет, что творит подотчётное тело. Рывком дёргаюсь с места, утягивая за собой чьи-то руки, прижимаюсь лбом к холодной поверхности камня. Он гладкий и неживой. Так не должно быть. С минуту моё сердце бьётся в одиночку, потом мой лоб чувствует ответный удар. Живой.
Рвусь внутрь. В какой-то момент кажется, что крылья чем-то скованы. Полёт куда красивей, но если нет возможности, то подойдёт и падение. Падаю. Губы касаются стыка четырёх плиток. Камень прижимается к плоти, нагревается. Животворящий гул разносится по низкочастотным волнам.
Пора бежать.
Я не подготовлена. У меня нет лампы. Камни пола ударяют по босым ступням. Постойте-ка. Это ступни ударяют по каменному полу. Я бегу в темноте. Внутренний компас наконец определяется с потолком-полом. Вокруг совсем темно и, кажется, сыро, как в земляном подвале. Я как червь, рою ход сквозь тьму. Вокруг близкие стены. И опять поправка – они не расходятся передо мной, как почва у головы червя, это я ищу дорогу среди плотных формирований, пахнущих промозглой землицей. Бег – быстрый, бег – долгий. Мне далеко бежать. Я много пробежала. Успеваю заметить, что движений ничто не сковывает, ни тесная одежда, ни неразношенная обувь. Через пятнадцать поворотов рассеянно припоминаю, о чём это я думала? Какой-то привкус удивления. Чему я удивлялась? На ходу пожимаю плечами. Мысли сходятся на беге, при этом ни о чём не думается. Тьма и бег. Оград скоро не будет, скоро будет свобода. Не сбавляя темпа, несусь к пропасти, как разогнавшийся болид. Для тех, кто хочет бежать дальше, а не заснуть напоследок глотнув сырой и холодной свободы, есть лестница. Я не ищу её. Я бросаюсь ласточкой, зная что лестница была в полутора метрах слева. Лестница тоже полёт, но я ласточка.