Второй концерт Рахманинова как национальная идея: критика, полемика, интервью - стр. 17
Наличие «силы заблуждения» – особый дар. Возможно, врожденный. Нечто вроде способности быть счастливым, воспринимать поэзию и жизнь не только как праздник непослушания, а как праздник вообще. Праздник невозможен без категорий чуда, тайны, утопии. Победивший временно позитивизм обречен в силу своего занудства, предсказуемости, двухмерности изображения. Чем нас смущала советская поэзия в ее худших образцах? Механицизмом и воинственным безбожием. Думаете, эта традиция полностью перекочевала на stihi.ru? Да ничуть. Она повсюду – от толстых журналов до тонких. Самое потешное, что так называемая инновативная и продвинутая поэзия, по сути, ничем от своей социалистической предшественницы не отличается. И когда я отрекаюсь от мирской лирики, я отрекаюсь именно от того, что разложимо на материалистические составляющие, имеет различимую невооруженным глазом природу и никакой сверхзадачи в себе принципиально не несет. Появление на заре перестройки Бродского с его (не его, конечно) идеей частного существования в обществе коллективистских ценностей казалось откровением. Однако времена изменились: практика чисто литературного бытования вошла в противоречие с отечественной традицией, где «поэт больше, чем поэт», и с интересами творчества вообще. Другими словами, практика частного существования нам надоела. Так же как надоедали Boney M – и мы переходили на Led Zeppelin, надоедал Led Zeppelin – и мы слушали Прокофьева и Стравинского. Свобода выбора. Активный постмодернистский скепсис. Подвергай всё сомнению, сказали Карл Маркс и Будда Гаутама. Отличный способ жизни. Я бы сказал, что бесконечная прогрессия подобных отталкиваний и отрицаний ведет к созданию так называемого идеального стихотворения. Если мы не будем допускать его возможности, сильно проиграем в духе.
Приведу выдержку из статьи молодого петербургского поэта Романа Осьминкина, опубликованной в альманахе «Транслит»3 пару лет назад. Меня необычайно радует, что в новом поколении появляются люди, как и мы, говорящие вслух о поэзии действия и не стыдящиеся великой силы заблуждения, которая ведет нас по жизни. Люди, вновь осмелившиеся заговорить об утопии, закрутив очередной виток «вечного возвращения», без подростковых колебаний обратившиеся к категории Истины.
«Поэт не позволяет апроприировать свою поэзию культуриндустрии “общества риска” и превратить ее в продукт развлечения. Он стремится преодолеть роль шестеренки в этом глобальном механизме и обрести субъективность не в виде “человеческого капитала”, а субъективность своего социального и политического “я”. Поэт находится в непосредственной связи с жизнью, и его поэзия ответственна перед ней. Настоящая поэзия прямого действия не в эстетическом отчуждении и не в категоричных императивах лозунга или агитки, а в создании условий для уникального события, переживаемого и интерпретируемого каждым человеком – потенциальным деятельным соучастником этого события. Поэзия прямого действия – это постоянное обещание утопии, своим голосом шаг за шагом работающее над производством Истины. <…> Отсюда поэзия прямого действия – это и поэзия, оказывающая действие, имеющая конкретный адресат, к которому она обращается с помощью художественных средств, но в то же время она и принадлежит действию, подготавливая к действию и предвосхищая его. Чтобы не сводиться к действию, эта поэзия должна всегда удерживать свое значение и логику в состоянии неопределенности и неопознанности. Ее действие – это не что-то уже существующее, ожидающее лишь исполнения, а производная от истины, ее вызревший момент. Она оставляет иллюзию эстетического дистанцирования, неосуществимого в обществе глобальной эстетизации, и обещает чудо. Но не овеществленное чудо, не зависящее от воли человека, а чудо как утопию, доселе немыслимую реальность, которую можно созидать своими руками».