Вторая жизнь - стр. 28
Со стороны деревни доносился шум, я подняла глаза, по тропинке спешила Ира, часто оглядываясь. Сердце куда-то ухнуло. Явно беда.
– Там в деревню лихоманка пришла! Бабы дрекольем гонят её. Она плюётся. Ой, что будет!
– Какая лихоманка? Ты о чем?
На тропинке к озеру появилась какое-то чучело. В грязном тряпье, на голове балахон, ноги обмотаны окровавленными тряпками. За ней, на небольшом расстоянии шла толпа баб с палками.
– Пошла вон, не ходи к озеру. Ой бабоньки, воду сейчас отравит! Да за что же нам наказание такое! Волхва, волхва зовите! – Раздавалось из толпы.
Я пошла по тропинке навстречу процессии. Оборванка остановилась, толпа тоже.
– Плюну щас, – прогнусавила нищенка.
– За, что? Что я тебе сделала? Зачем к воде идёшь? – У меня внутри от страха, аж сжалось всё.
– Пить хочу и есть, – оборванка двинулась на меня. Видя, что я не двигаюсь с места, остановилась, сдёрнула с лица тряпицу. Меня передёрнуло. Из-под балахона смотрело безносое лицо, покрытое глубокими язвами. С провала носа сочился гной.
– Что нравлюсь? – Голос противный, гнусавый, у меня волосы на голове зашевелились.
Я читала про больных сифилисом, а вот вижу впервые, надеюсь в последний раз. Заверезжала Васёнка, это вывело меня из ступора. Повернулась, закричала на девчат, – чего любопытничаете вон отсюда! Быстро! Васелису, успокойте! Глупые девки! – Повернулась к больной и властным голосом приказала
– Стой на месте, я тебе есть, и пить принесу. Зачем по деревням ходишь, что тебе плохого сделали? Не мы тебя заразили, за что наказываешь? Звать то тебя как?
– Любавой звали, – немного смягчилась нищенка.
– Постой Любава, – уже спокойней сказала я. Я сейчас вернусь. А ты еду возьми и иди с миром. Не наказывай людей. Тебе недолго мучиться, осталось.
– А тебе почём знать, – осклабилась беззубым ртом Любава, – ведунья что ли?
– Нет, болячку эту знаю, сифилис называется. Ещё немного помучаешься и всё. А ведунья, вон идёт.
По тропинке к нам торопился волхв, а за ним Прасковья. У лекарки была в руках крынка.
Прасковья напустилась на больную, – Чего пришла, чего лихоманку по домам разносишь? Сама перед богами за себя отвечай, людей, зачем калечить. Вот пей это, легче тебе будет, боль отступит, не ходи к озеру, не трави воду.
Волхв зажёг что-то в чашке, пошёл дым. Я принюхалась. Сера! Это он окуривает Любаву, убивая микробы. Умно! Пока Прасковья и волхв занимались больной, я сбегала к дому, быстро собрала в мешок кое-какую еду, налила в бурдюк воды, молока в крынку, побежала назад к тропинке. Поставила мешок и крынку на землю, нельзя к Любаве прикасаться, опасная болячка, антибиотиков нет и ещё ой, как не скоро будут. Любава как-то притихла, ни сказав не слова, развернулась и пошла прочь. Бабы шарахнулись в разные стороны, пропустив её. Кто-то в толпе заголосил, – Ой бедная, бедная, – только, что дрекольем её отходить хотели теперь жалеют, ох уж эта русская душа.