Вторая попытка - стр. 29
Сёмина не торопила спотыкающегося на каждом шагу Курта. Ей самой нужно было время, чтобы обрести в себе душевные силы для решающего акта. Вызвавшись казнить немца на эмоциональном порыве, девушка не жалела об этом решении, но теперь, когда пути назад уже не было, понимала, как совсем непросто ей будет.
«А что, разве моим сверстницам в ЧК, в Гражданскую, не приходилось расстреливать всякую белогвардейскую нечисть? – настраивала себя Татьяна. – Я же комсомолка, советская девушка. Товарищ Сталин говорит, что надо беспощадно уничтожать гитлеровских захватчиков. Беспощадно! Правда, сейчас не в бою надо будет, а безоружного. Нет, не безоружного, а обезоруженного врага, преступника! Да, да, именно преступника. Ведь расстреливают не кого-нибудь, а преступников, врагов народа. А где же приговор, что я ему буду читать? Ой, наверное, Иван и не написал его. Ладно, сама составлю, не хуже Коновалова… Ах, Вилор, Вилор, каким же ты оказался… Не могу к тебе как раньше относиться. Ну почему ты у меня из сердца не выходишь? А всё этот фашист проклятый. Не будь его, с Вилором всё было бы как раньше. Так что этот гад теперь и за треснувшее будущее с Вилором ответит. За всё ответит. И за Стёпку!»
А Зайдлиц вспоминал родной городок, со всех сторон окружённый сказочной красотой Тюрингенского леса. А как потрясающе выглядит Зуль со скалы от часовни Святой Отилии, куда его ещё совсем маленьким впервые привёл отец вместе со старшим братом Вилли. Недаром это место прозвали «видовым балконом». Сказочные крыши домов, дымки над ними. И их домик тоже где-то внизу. Там всегда вкусно пахнет свежим хлебом. Ведь отец – один из лучших пекарей Зуля, и вся семья помогает: мама, маленькая сестрёнка, Вилли… Вилли, который сейчас где-то в Африке, в танковом корпусе.
«Вот только я ничего этого уже не увижу, – слёзы стекали тонкими ручейками из глаз Курта. – И маму не увижу. Маму, которая всегда раскладывала по башмачкам рождественские подарки под ёлочкой… Часовню Отилии не увижу. И башню Бисмарка… оттуда тоже так красиво весь Зуль виднеется как на ладошке…»
Таня ненароком заметила, что привела Зайдлица в какую-то ложбинку, и поняла, что дальше они уже не пойдут.
– Стой, повернись ко мне! – в тишине, нарушаемой лишь играющим верхушками берёз и елей ветром, звонко прозвучал ее голос.
Курт безропотно совершил поворот через левое плечо, словно всё ещё нужно было соблюдать строевой устав. Его взгляд упал на ноги Татьяны в полустоптанных и заляпанных землёй сапогах. Девушка заметила это и подумала: «Когда же я сниму наконец эти чёртовы сапоги? Когда эта проклятая война закончится? Как хорошо было бы пройтись в туфельках-лодочках. И сейчас тоже. Пусть бы немец перед смертью увидел, какие красивые у меня ноги. Вон как глазами по моим сапогам водит».