Вся королевская рать - стр. 42
И номер Второй:
– Легкими ребятишки хворают от этого отопления.
И номер Третий:
– Да.
И номер Четвертый:
– Пущай построют сперва.
Я посмотрел через площадь на часы, нарисованные на башне суда, – часы, по которым старики считали свое время, – и подождал. Потом спросил:
– А кто им мешает?
И номер Первый ответил:
– Старк. Все Старк этот.
И номер Второй:
– Да, все этот баламутит, Вилли Старк.
И номер Третий:
– Высоко взлетел, да как бы из порток не выпал. Начальством, видишь, сделался, да как бы из порток не выпал.
И номер Четвертый:
– Да-а.
Я подождал, а потом спросил:
– Говорили мне, что он подрядчика нашел подешевле.
И номер Первый:
– Да, нашел подрядчика, у которого негры работают.
И номер Второй:
– А наши пущай без работы погуляют. Это значит стройка.
И номер Третий:
– А ты с нами захочешь работать, с неграми? Тем паче с чужими неграми. Хоть школу, хоть сортир работать, это тебе понравится?
И номер Четвертый:
– Белые тоже работать хотят.
И номер Первый:
– Да-а.
Да, сказал я себе, значит, вот какая история, потому что округ Мейзон – крестьянский округ и там не любят негров, по крайней мере чужих негров, а своих там не так уж много.
– И много они выгадают, – спросил я, – на дешевом подряде?
И номер Первый:
– Столько выгадают, что на дорогу не хватит, привезти этих негров.
И номер Второй:
– А наши пущай без работы погуляют.
Я подождал приличия ради, потом поднялся и сказал:
– Пора мне двигаться. Всего хорошего, джентльмены.
Один из стариков поднял на меня глаза, словно я только что подошел, и сказал:
– Ты сам-то по какой части будешь, сынок?
– Да я ни по какой, – ответил я.
– Стало быть, хвораешь? – спросил он.
– Да нет, не хвораю. Просто честолюбия маловато, – ответил я и, уже шагая по улице, подумал, что это святая правда.
Я подумал также, что достаточно убил времени и вполне могу отправиться в окружной суд и получить там тот материал, которого от меня ждут. Ни один порядочный газетчик не стал бы добывать материал, рассиживаясь перед шорной лавкой. Ничего подходящего для газеты там не узнаешь. И я отправился в окружной суд.
Вестибюль окружного суда был пуст и темен, черный линолеум на полу вытерт, покрыт бугорками и ложбинками, а в воздухе, сухом и пыльном, застоялась такая тишина, что казалось, вместе с ней вы вдыхаете последние усохшие шепотки, остатки речей и разговоров, которые звучали здесь семьдесят пять лет; но вот в другом конце вестибюля я увидел комнату, где сидели люди. Над дверью была табличка с полустершимися буквами. Их еще можно было прочесть: «Шериф».
Я вошел в комнату, где на плетеных стульях, запрокинувшись, сидели трое мужчин, а на бюро бессильно гудел вентилятор. Я сказал лицам «здрасте», и самое большое из них, которое было красным и круглым и сидело, положив ноги на доску бюро, а руки на живот, сказало «здрасте».