Всеобщая история чувств - стр. 2

Удовольствия, которые приносят нам органы чувств, заметно варьируются в зависимости от той или иной культуры (женщины из племени масаев, закрепляющие свои прически экскрементами, вероятно, находят очень странным обычай американок освежать дыхание при помощи мяты), хотя речь идет об одних и тех же ощущениях. Однако удивительно наблюдать за тем, как физические ощущения возводят своего рода мосты не только между странами и культурами, но и между разными историческими эпохами. Никакие, даже самые привлекательные, идеи не помогут нам так тесно соприкоснуться с прошлым, как способны на это наши органы чувств. Например, читая древнеримского поэта Проперция, чрезвычайно подробно описавшего сексуальное поведение своей возлюбленной Гостии (в стихах он называет ее Кинфией), с которой они имели обыкновение заниматься любовью на берегах Арно, я изумляюсь тому, насколько мало любовный флирт изменился с 20 года до н. э. И сама любовь тоже не очень-то изменилась: Проперций умоляет и тоскует так же, как это делали и делают любовники всех времен. Еще поразительнее то, что тело у его возлюбленной точно такое же, как и у женщины, живущей в наши дни, допустим в Сент-Луисе. За две тысячи лет ничего не изменилось. Все нежные потаенные местечки ее тела влекут и отзываются на ласку точно так же, как у современных женщин. Гостия могла не так, как мы, толковать свои ощущения, но информация, которую она направляла своим органам чувств и которую получала от них, была той же самой.

Доведись нам отправиться в Африку, туда, где кости Люси, низкорослой праматери всего человечества, тысячи тысяч лет пролежали в земле там, где она упала замертво, и обвести взглядом долину, мы увидели бы в отдалении те же самые горы, что и она. Более того, они, возможно, были последним, что Люси увидела в своей жизни. За прошедшее с тех пор время изменились многие детали окружавшего ее физического мира: и очертания небесных созвездий, и близлежащий ландшафт, и погода, но очертания гор остались почти такими же, как и при ней. А теперь перенесемся на мгновение в Рио-де-Жанейро 1940 года, в изысканное жилище бразильского композитора Эйтура Вилла-Лобуша, чья музыка, одновременно и строгая и непринужденная, начинается с уравновешенных форм европейского стиля, а затем взрывается гикающими, захлебывающимися, скачущими, звенящими звуками дождевых лесов Амазонии. Когда Вилла-Лобуш, сидя за фортепиано в своем салоне, сочинял музыку, он открывал окна, обращенные к горам, окружающим Рио, выбирал себе тот или иной вид на этот день, набрасывал на нотной бумаге очертания гор и руководствовался этим контуром при построении мелодической линии. Между двумя наблюдателями, смотревшими на очертания горных хребтов (одна обитала в Африке, а другой – в Бразилии) – более трех миллионов лет, но процесс восприятия у них был идентичным.